Читать интересную книгу Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского - Феликс ШАБУЛЬДО

В чем же причина переориентации московского великого князя и какую роль в этом сыграл Киприан и круги светской и духовной феодальной знати, стоявшие за ним? Отвечая на первый из /120/ поставленных вопросов, исследователи обычно определяли время приезда Киприана в Москву маем 1381 г. и рассматривали его как прямое следствие победы на Куликовом поле, что, на наш взгляд, верно лишь отчасти. Так, И. Б. Греков, совершенно справедливо указав на существование скрытых политических контактов между Киприаном и Дмитрием Московским еще в пред-куликовский период, тем не менее, сделал вывод, что только "после Куликовской битвы (великий московский князь. – Авт.) смог приступить к реализации общерусской программы, к установлению сотрудничества с митрополитом Киприаном". [536] Появление Киприана в Москве в 1381 г. И. Б. Греков объясняет тем, что "после одержанной победы и превращения Москвы в главный центр консолидации русских земель Киприан с его планами создания общерусской митрополии стал естественным союзником Дмитрия Донского".[537] Разделяя мнение известного ученого о том, что с победой на Куликовом поле были созданы условия для перехода к явным и официальным формам политического сотрудничества между Дмитрием Донским и Киприаном и теми политическими силами, которые они возглавляли, отметим, однако, что сама Куликовская битва явилась результатом реализации общерусской программы и достигнутого накануне ее военно-политического единства большей части "Русской земли".

Попытку отойти от историографической традиции сравнительно недавно предпринял Г. М. Прохоров. Он поставил под сомнение одну из летописных версий, согласно которой связанная с приглашением Киприана весть о смерти "нареченного" митрополита Михаила-Митяя достигла Москвы лишь спустя полтора года, как она свершилась, одновременно с приходом послов от воцарившегося в Орде хана Тохтамыша. "Итак, – резюмирует свои наблюдения Г. М. Прохоров, – осенью 1379 г. московский князь становится на тот путь, который приведет его к решению пригласить из Киева в Москву столь нежеланного до сих пор Киприана".[538] Он же особо подчеркнул связь между отходом Дмитрия Московского от активного антиордынского курса в 1378–1379 гг. и его действиями, направленными на создание подчиненной великокняжеской власти церковной организации во главе с Михаилом-Митяем.[539] Возвращение Дмитрия Московского к активной антиордынской политике исследователь также датирует осенью 1379 г. и причину этого видит в переориентации московского великого князя на церковные круги, которые находились под влиянием Сергия Радонежского и его племянника симоновского игумена Федора и являлись сторонниками Киприана и его курса на открытую конфронтацию с Ордой.[540] Выводы и наблюдения Г. М. Прохорова, как и в целом его исследование Повести о Митяе, открывают новые более широкие возможности для углуб- /121/ ленного изучения столь сложной и противоречивой эпохи в истории феодальной Руси, как Куликовская. Но они же подвергают сомнению ставшие уже общепризнанными даты некоторых важнейших событий и фактов, связанных с деятельностью Киприана, и требуют их уточнения. Г. М. Прохоров не сделал этого и поэтому, в конечном счете, должен был задать себе вопрос: если великий московский князь стал на сторону "монашеской партии" осенью 1379 г., а вести из Константинополя пришли в Москву раньше февраля 1381 г., то почему же он ждал этого времени, чтобы послать Киприану в Киев приглашение сотрудничать с ним? По мнению Г. Прохорова, только после того, как весть о гибели Мамая, принесенная послами Тохтамыша, убедила Дмитрия Донского в том, что война выиграна, а "политическая линия монашеской партии не оказалась гибельной и даже принесла добрые плоды", он "решается, наконец, сделать последний шаг на том пути, на который он встал осенью 1379 г., после отъезда Митяя, – решается послать за митрополитом Киприаном".[541] Такое объяснение причины задержки с приглашением Киприана в Москву не представляется убедительным. Тем не менее, выводы Г. М. Прохорова позволили Г. А. Федорову-Давыдову вполне резонно утверждать, что "перед Куликовской битвой Дмитрий (Московский. – Авт.) апеллирует к Киприану и его политике митрополии "всея Руси".[542]

Таким образом, осталось сделать всего один шаг, чтобы признать фактом политическое сотрудничество Киприана и поддерживавших его феодалов Великого княжества Литовского с правителем Московского великого княжества в канун Куликовской битвы. Но прежде, чем сделать этот шаг, необходимо все-таки установить: во-первых, действительно ли было возможно это сотрудничество осенью 1379 г., во-вторых, подтверждается ли оно историческими источниками. Важно также выяснить его ближайшие политические последствия, т. е. какое влияние оно оказало на разгром полчищ Мамая в 1380 г.

Что касается возможности политического сотрудничества между определенными кругами феодалов Великого княжества Литовского и Московского великого княжества накануне Куликовской битвы, то в этом вопросе определяющими моментами являются обоюдная заинтересованность и наличие соответствующих политических предпосылок. Как уже отмечалось, у Киприана была особая заинтересованность в сотрудничестве с московским великим князем, но при условии признания за ним прав на митрополию "всея Руси". Вероятнее всего, что инициатива в установлении контактов между ними в 1379 г., как и годом ранее, исходила от киевского митрополита. Поводом могли послужить события в Константинополе, весть о которых прежде других мог пере- /122/ дать Киприан. О них довольно скоро стало известно и в Москве. Это обстоятельство особо подчеркивается в соборном определении патриарха Антония 1389 г.: "Скоро, однако, ложь обличается; ибо великий князь московский, увидев его (Пимена. – Авт.), сверх всякого ожидания, митрополитом, или, точнее, узнав о нем все, прежде нежели он явился, призывает кир Киприана".[543] Летописная Повесть о Митяе, возможно, сохранила слова, которыми эта весть была передана Дмитрию Московскому: "Митяй твои умре, а Пимен стал в митрополиты".[544]

Подобный образ действий вполне был характерен для Киприана, которого патриарх Антоний охарактеризовал как человека, "способного хорошо воспользоваться обстоятельствами и разумно устроить дела".[545] Уход с политической сцены двух наиболее сильных конкурентов лишь открывал путь киевскому митрополиту к вакантной митрополии "всея Руси". Чтобы стать главой всей русской церкви, Киприан должен был еще снять с себя подозрения в приверженности к литовской великокняжеской власти и дать феодальной знати Москвы определенные гарантии своей верности ей и ее политическому курсу. В конкретной политической обстановке конца 1379 г. такой наиболее предпочтительной перед другими гарантией могли быть изъятие из-под власти Ягайла и переход вместе с Киприаном на сторону Москвы близких к ее сфере влияния и порубежных с Ордой княжеств Юго-Западной Руси. Ввиду предстоявшей вооруженной конфронтации с мамаевой Ордой и ее союзниками подобная политическая акция должна была иметь в глазах правителей Москвы и возглавляемой ею коалиции княжеств тем большую ценность, что в случае успеха она обеспечивала контроль коалиции над стратегически важным районом и весомый прирост ее военно-политического потенциала.

Осенью 1379 г. Киприан мог располагать реальными возможностями, чтобы дать требуемые гарантии. Ослабленное в последние годы жизни Ольгерда оппозиционное движение в восточнославянских землях Великого княжества Литовского с самого начала правления его преемника снова обрело силу и размах. Особенно непопулярны были власть Ягайла и его проордынская политика в княжествах Юго-Западной Руси. Именно в этой части Великого княжества Литовского в сентябре 1379 г. произошли события, которые, в сущности, явились началом развала державы Гедиминовичей. Интересные подробности о них сообщает ливонский хронист Герман из Вартберга, описывая поход войск венгерского и польского короля Людовика Анжуйского в западную Волынь. Сам поход предшествовал этим событиям и послужил для них если не поводом, то своеобразным ускорителем. По свидетельству хрониста, в сентябре 1377 г., после семинедельной оса- /123/ ды Белза, его владетель Юрий Наримантович "уступил королю замок вместе с землею и людьми" и взамен их получил новые владения в Венгрии. В то время, когда король осаждал Белз, "ему добровольно подчинились Коддере (т. е. Кориатовичи. – Авт.)… и Любарт… с женами, детьми и всеми домашними. Они предоставили себя его милости и поклялись ему в верности. Король возвратил им в Руси несколько замков, но взял, для безопасности, в заложники их сыновей".[546] Вместе с Дмитрием-Любартом ленную присягу Людовику Анжуйскому добровольно принес Федор Ольгердович, владевший Ратно и другими замками и землями на Волыни.[547] Переход в подданство венгерской короны подольских князей Александра и Бориса Кориатовичей подтверждает сам Людовик в уже упоминавшемся письме к Франциску Карраре.[548] Нет оснований считать, что осенью 1379 г. политическая обстановка в Среднем Поднепровье была иной, чем в Волынской и Подольской землях. Боярство этого региона также находилось в оппозиции по отношению к литовской великокняжеской власти, причем его ориентация на Москву вследствие постоянной общерусской пропаганды Киприана могла быть здесь даже более определенной.