воспитания, такого направления, чтобы мы сбросили с себя иго «аги» и освободились от его притеснений и эксплуатации. Она не в состоянии была научить нас истинным условиям жизни, при которых мы могли бы трудиться для себя, без того, чтоб плоды наших трудов отнимал у нас чужой. Семья не могла нам этого дать, потому что сама была порабощена и, что печальнее всего — рабство вошло в плоть и кровь народа. Он не протестует против насилия. Он думает, что бог его затем и создал, что он должен быть доволен своей судьбой, потому что даже единой буквы в своей судьбе он изменить не может… Школа, ученики которой собрались сегодня здесь, еще больше укрепила в нас рабство. Школа убила в нас всякое стремление к самодеятельности. Священник-учитель воспитал в нас слепое повиновение — покоряться и подчиняться всяким властям, как бы тягостно ни было налагаемое ими бремя. Потому что он и сам обращался с нами так, как говорил. Он говорил нам, что земная жизнь тщетна, и преходяща, и что чем горестнее она, чем больше в ней страданий, тем больше наград получит человек на том свете, который нас ждет, когда мы сойдем в могилу.
Но нашлась рука, которая вывела, похитила нас из нравственно и физически разлагающей нас школьной атмосферы. Она поставила нас на верный путь. Она научила нас тем условиям жизни, при которых человек может жить спокойно и обеспеченно. Она научила нас помогать также и тем, кто несчастен подобно нам, чтобы и их жизнь текла спокойно, чтоб и их пропитание было обеспечено. И мы посвятили себя делу народного благосостояния…
Выпьем же, братья, за здоровье того человека, который пробудил в нас этот дух, выпьем за успех того дела, которое является нашим священным обетом!..
Все чокнулись и выпили за здоровье охотника Аво при единодушных криках: «Да здравствует доброе дело!»…
Глава 19.
СОН
Снова запел он свою старую песню, подумал я, слушая речь Каро. Это те же его старые мечты об избавлении крестьян от бесправия и нищеты.
Цели Каро и его сторонников казались мне не только неосуществимыми, но просто плодом больного воображения, несбыточной мечтой, бредом. Разве можно дать крестьянину спокойную жизнь, избавить его от притеснений «аги», у которого такая могучая сила, который пользуется столькими привилегиями и преимуществами. И каким образом возможно оградить крестьянина-работника от притеснений и насилия со стороны «аги», когда нет закона, который ставил бы какие-либо преграды перед его произволом или сколько-нибудь ограничил бы его, когда даже указы правительства бессильны перед произволом помещиков — «ага». Я мог привести сотни примеров того, как указы правительства, изданные для блага народа не применялись. Тех, которые доставляли эти указы, ханы и беки принуждали есть эти самые указы или же били их и заставляли везти указ обратно, говоря им: «Поди и сообщи это все своему царю». И эти звери, которые пили народную кровь и не подчинялись никакой власти, всегда оставались безнаказанными.
Каро, полный фанатической веры и энергии, хотел вместе со своими самоотверженными товарищами изменить старое положение, произвести переворот, хотел разбить цепи рабства, которые ковались в течение веков. И посредством чего? Каким образом?..
Сам Каро, справедливо отметил в своей речи, что «рабство вошло в плоть и кровь народа», стало его второй натурой. А легко ли изменить природу человека? Легко ли вырвать из души народа то, что веками в нее внедрялось? Что пользы в том, что несколько энергичных личностей проснулись, поняли в чем благо народа и старались помочь его нужде, что пользы в этом, если все рвение этих нескольких личностей должно было погибнуть бесплодно и бесследно исчезнуть среди всеобщего равнодушия и косности? Их слово будет гласом вопиющего в пустыне и их союз, как союз заключенный с жителями могил, не мог привести к каким-либо благим результатам. Каро и сам это хорошо понимал. Он знал, что масса находится в том состоянии, в каком находятся сумасшедшие или пьяные люди, которые купаются в грязи и не чувствуют этого, бьются головой о стены и не чувствуют боли, хотя и кровь сочится из ран. Они валяются на улицах и всякий малыш бьет их и толкает ногой, плюет на них, но они не чувствуют оскорбления и обиды — лежат себе спокойно и безмятежно. Каро знал все это. Он знал, что народу нечего есть, не во что одеваться, что он страдает физически, но терпит, выносит все это. Он знал, что народ страдает и нравственно, потому что нередко его дочери и сыновья становились жертвой страстей и прихотей помещика, но он терпел… Терпел, потому что позор и страдания свои он не считал чем-то выходящим из ряда явлением, а думал, что иначе и не может быть, так как ведь он подданный, а потому «ага» имеет право делать с ним все, что ему заблагорассудится… И вот, попробуй теперь, изменить, уничтожить вековой предрассудок! Что ты можешь сделать, когда масса сама не протестует против своих притеснителей и угнетателей, когда она с немой покорностью и терпением переносит все свои несчастья и бедствия, когда она, как верно заметил в своей речи Каро, все это приписывает предопределению свыше, считает это законом, утвержденным самим богом?..
Но неужели таковы были мои рассуждения в то время? Неужели так думал я тогда?.. Нет. Я и сам тогда не был свободен от тех предрассудков, которые владели народом, потому что я был истинным, верным сыном народа. Я смеялся над мечтами Каро, как и тогда, когда он только что ушел из школы отца Тодика и поступил в новую школу, школу охотника Аво, когда он стал последователем учения этого таинственного человека, происхождение и родина которого не были никому известны, человека, который живя под маской охотника, внушал этим горячим юношам новый дух и новые идеи.
За ужином было весело, но я не мог веселиться и поэтому был очень доволен, когда мои товарищи легли спать. Но сам я не мог заснуть, вышел из шалаша и стал бродить в ночной темноте. Тысячи неясных мыслей томили меня. Бывали минуты, когда я готов был пойти и задушить спящих Аслана и Саго. Но скоро я отказывался от этой мысли, говоря себе: «Ведь они все забыли и все простили!». Да, они простили. Но мог ли я сам простить им такое неучтивое отношение к Маро? Моя голова была занята этими неясными мыслями, когда я наконец лег спать рядом со своими товарищами.
Луна постепенно поднялась из-за