с корнем, лишившись всего, что знала и любила, я тем не менее выжила и возродилась из пепла.
Еще я подумала о Дженни. Со смертью Йена она потеряла большую часть своей жизни, а затем мужественно закрыла дверь в прошлое и поехала в Америку с Джейми.
Пленных солдат, участвовавших в битве, разоружили, скрутили и увели. Я не знала куда. Всех ополченцев распустили, и мужчины небольшими группами отправились по домам собирать осколки своей жизни, которые они растеряли по пути.
Интересно, скоро ли нам вновь предстоит через это пройти? Настал 1781 год. В октябре произойдет сражение при Йорктауне, американцы победят — и война закончится… во всяком случае, насколько это возможно с войнами.
До того времени будут еще сражения. Большая часть на юге, но не рядом с нами. По крайней мере, так говорится в книге Фрэнка.
— Значит, с ним все будет в порядке, — сказала я своему отражению в зеркале.
В физическом отношении Джейми оправился (колено со временем заживет), и он вернулся в свой любимый дом. Большая часть его ополченцев выжила в битве, получив в основном незначительные ранения, хотя мы потеряли двоих: Грега Макхью, второго сына Тома, и Балгера Финни, холостяка лет пятидесяти из Аллапула[333], прожившего в Ридже меньше года. И пускай Джейми подолгу просиживал в своем кабинете, задумчиво глядя на огонь, и откладывал планы по восстановлению перегонки (куда он еще ни разу не сходил: то ли ему было невыносимо видеть ее в заброшенном и обветшалом состоянии, то ли его пугал объем предстоящей работы), — я верила, что он поправится окончательно.
Малыш Дэви был большой подмогой и согревал наши сердца. Джейми любил сидеть с ним и говорить по-гэльски, чем очень смешил Фанни.
И все же… чего-то в нем не хватало. Я оглянулась на неубранную постель. После того как мы вернулись домой, он больше двух месяцев не испытывал желания заниматься любовью (что, в общем, неудивительно). И хотя по мере выздоровления мне удалось разбудить его физически… чего-то недоставало.
— Терпение, Бичем, — внушила я своему отражению и взяла расческу. — Он поправится.
Обычно я расчесывалась, не глядя в зеркало, и теперь замерла с поднятой щеткой.
— Черт.
Волосы побелели.
Однажды Джейми сказал, что мои волосы цвета лунного сияния, но тогда речь шла о нескольких седых прядях вокруг лица. Они и теперь не были целиком белыми — масса кудрей, облаком укрывавших плечи, по-прежнему пестрела каштановым, русым и серебристым оттенками, — но у корней, над ушами, я увидела абсолютно белые волосы, поблескивающие в лучах утреннего солнца.
Я отложила щетку и посмотрела на свою руку, поворачивая ее туда-сюда. Выглядела она совершенно обычно: худощавая, с длинными пальцами, сильно выраженными сухожилиями и проступающими синими венами.
Тогда я впервые за долгое время вспомнила, что мне сказала Найавенна: «Когда твои волосы станут белыми, ты обретешь полную силу». По спине у меня побежали мурашки. То, как я не отпускала душу Джейми на вершине холма, призывая ее обратно в тело… Роджер потихоньку сообщил мне наедине, что, когда я касалась Джейми, в моих руках появлялся и исчезал слабый голубой свет, мерцавший, как болотный огонек.
— Иисус твою Рузвельт Христос, — сказала я едва слышно.
* * *
После обеда я направилась в сад. Несмотря на прохладную погоду, сквозь тающий снег уже проглядывали участки голой земли; пора было готовить грядки для раннего гороха и фасоли. Джейми составил мне компанию, решив, что ему не помешает свежий воздух, и мы медленно, подлаживаясь под его колено, шагали вверх по склону.
Лейтенанты Гилберт и Оливер — за год до того, как все пошло кувырком, — вскопали мне хорошие грядки, и я вознесла краткую молитву за них, за Агнес (интересно, кого она выбрала в мужья?), за Элспет и Чарльза Каннингемов (добрались ли они до Англии?), а также за душистый горошек, фасоль и зеленый горох, сохранившиеся с прошлого года. Джейми услужливо высыпал навоз на одну грядку и лопатой принялся тщательно перемешивать его с землей, шипя сквозь зубы, когда ныло больное колено.
Грядка располагалась прямо за ульями. Теперь их было одиннадцать: один рой разделился незадолго до Кингс-Маунтин; я успела поймать новую матку и водворить ее вместе с последователями в новый улей; Йен-младший нашел дикий рой, который с помощью Рэйчел и Дженни принес из леса. Все пчелы пережили зиму; теперь некоторые из них время от времени вылетали и медленно кружили по саду, а потом возвращались обратно. Джейми оглянулся, удостоверяясь, что не заденет лопатой ульи, и с удивлением посмотрел на меня.
— Я их слышу! По крайней мере, мне так показалось… — Он осторожно приблизился к улью и приложил ухо к плетеной соломе.
— Тебе не показалось. — Меня развеселило выражение его лица. — Медоносные пчелы зимой не умирают и не впадают в спячку, если у них достаточно меда, чтобы продержаться до весны. Они собираются вместе, чтобы согреться, едят и… спят, я полагаю.
— Есть способы и похуже провести зиму, — улыбнулся он. — Греть тебе ноги.
Интересный вопрос относительно его частей тела, которые я хотела бы держать во сне, пришлось отложить, поскольку мы услышали шорох и шарканье тяжелых шагов на тропинке.
Я не удивилась (наоборот, обрадовалась), увидев Джона Куинси Майерса — он нередко останавливался во Фрэзер-Ридже на обратном пути из деревень чероки, где проводил зиму.
— Как поживаете? — спросила я после обмена приветствиями и объятиями. Заплечный мешок он, по-видимому, оставил в доме и выглядел как обычно, только похудел после зимы, как и все остальные.
— Бодро, миссис, бодро. — Он одарил меня широкой улыбкой, в которой было на один или два зуба меньше, чем во время нашей последней встречи. — Вижу, ваши пчелы тоже процветают.
— Да, кажется… Еще раз спасибо вам за них. Мы как раз говорили о том, что пчелы делают зимой. Едят и спят, я думаю.
— О, уверен, что так. — Он осторожно положил руку на один из ульев и улыбнулся, чувствуя легкую вибрацию. — И еще, наверное, проводят холодное время так же, как и мы, — рассказывают друг другу истории долгими ночами.
Джейми рассмеялся, однако подошел ближе и тоже положил руку на один из ульев.
— Какие, по-твоему, истории рассказывают пчелы, a charaid?
— Возможно, сказки о медведях и цветах. Хотя пчелиной матке, скорее всего, снится другое.
— Если вы про откладывание тысяч яиц, тогда это больше похоже на кошмар, — сказала я.
Джон Куинси рассмеялся и неопределенно покачал головой.
— Не мужчине судить, но, может быть, во сне она парит на воле с сотнями трутней в облаке безумного желания. Ах