Вальдерзее как
Weltmarschall и разграбление императорских сокровищ68*. Происходили изменения и более позитивного свойства: Филиппины и Гавайи стали американскими69*, Австралия получила независимость в рамках Британской империи. 1902 г. принес с собой заключение договора об Англо-японском союзе, который был обновлен в 1905 и 1911 гг. Это был странный шаг. Неужели в Англии не знали, что с 1868 г. новая Япония воплощала в себе самый старый и самый неограниченный милитаризм, который когда-либо был известен? Или в дружбе с Японией отразилось старое заблуждение Англии, которым была отмечена ее история на протяжении всего прошлого века, а именно слепое оцепенение перед русской опасностью, тогда как впереди было нечто гораздо более серьезное? Когда в 1904 г., наконец, разразилась давно уже ожидавшаяся война между Россией и Японией, общественное мнение европейских стран, без сомнения, было гораздо больше на стороне Японии, чем России, или лучше сказать: для людей пýгало царизма было до такой степени неприемлемо, что они искренно желали всех благ Японии. Японию знали по гравюре на дереве и книгам Лафкадио Хёрна – такую дружелюбную и чарующую70*! В нашей Индии с самого начала ее знали гораздо лучше71*.
Годом позже Россия потерпела позорное поражение, и Европа облегченно вздохнула, прежде всего потому, что в это самое время в России стали явно видны первые симптомы упадка. Средний европеец в то время все еще жил в иллюзии, что войны могли происходить на Востоке или в другой колониальной области, где-нибудь в отдалении, но что в самой Европе, между так называемыми высококультурными странами, они уже «устарели». Будущее вскоре должно было показать совершенно иное, и опасность грозила со всех сторон. Не будем задерживать внимание на эпизодах первых тринадцати лет ХХ в.: кризисе в Марокко, войнах на Балканах, вторжении Италии в Триполи, переходе Китая к республике72*. Всеобщая вера в прогресс и в прочность своей культуры в то время была укоренена слишком прочно, чтобы люди могли осознать, насколько все эти инциденты знаменовали не только расстройство политической жизни, но и процесс болезни культуры.
Так бедная Европа, как старое авто, которое ведет пьяный шофер, не разбирая дороги, покрытой рытвинами и ухабами, катилась навстречу войне 1914 г. Вину за эту войну, насколько вообще имеет смысл употреблять здесь такое глубокое и тяжкое слово вина, несли страны, в которых война и милитаризм были предметом восхищения и вдохновения для множества людей, вплоть до руководящих кругов, и где надежды на войну взращивались самой системой образования. Новая, неслыханная война оказалась не делом шести недель, как многие ожидали, но растянулась на целых четыре года. Она постепенно выросла до Мировой и, после того как, наконец, была выиграна одними и проиграна другими, оставила после себя разрушенный и потрясенный мир. Люди решили – увы, слишком рано, – что очнулись от дурного сна, и тешили себя прекрасными иллюзиями грядущего международного правопорядка, экономического возрождения и блистательного роста культуры. Единственно, чего многие боялись всерьез, так это красной опасности, которая как раз тогда кроваво восторжествовала в России. Но никто пока не предполагал, что приближается еще один конь Откровения (гл. 6), дух лжи, подобного которому мир до сих пор не видел, дух, о котором и вправду можно говорить лишь словами Апокалипсиса – гипернационализм, то есть национальное чувство, не стесненное никакими границами73*.
Подъем гипернационализма
Народ, отрекшийся от всех прежних социальных, государственно-правовых, философских и религиозных идеалов, ограниченный, случайный, неоднородный, не вполне определенный продукт всего нескольких столетий (ибо нации в их современном виде вовсе не столь древни и не столь «сами по себе первородны»11, как проповедует новоявленное учение), – собственный народ вдруг стал казаться – и не только в одном очень большом государстве – нормой и высшим идеалом всех устремлений, источником и целью всех прав, всей культуры, всей нравственности и всей мудрости. Мы знаем, какие отвратительные поступки гипернационализм, и все, что с ним связано, совершал в течение последних двадцати лет, и мы можем только радоваться, что есть страны и народы, которые – хотя и не полностью – остались в стороне от всего этого. Сейчас, когда указанное явление в целом выступает лишь как последнее звено в длинной цепи культурных утрат, мы рассмотрим его чуть ближе, под углом зрения, который уже обозначен в названии предыдущего раздела: прогрессирующее духовное оскудение.
Связь с пуэрилизмом
Гипернационализм в значительной степени отвечает состоянию культуры, или, лучше сказать, бескультурья, которое я лет десять тому назад счел возможным назвать пуэрилизмом12. Это слово все еще кажется мне наиболее подходящим термином, чтобы выразить странное состояние, которое с недавних времен, увы, стало почти всеобщим. Это понятие не имеет ничего общего с инфантилизмом – категорией школы Фрейда. Я говорю о пуэрилизме, а не о пуэрилии (ребячестве), и окончание -изм указывает, что речь здесь идет не просто о свойстве, встречающемся везде и повсюду, но о превратной склонности или состоянии нашего времени, о социальном недуге, если угодно, который на худой конец, хотя и менее точно, можно было бы назвать и пуэрилитом. Понятие пуэрильный, не прибегая к иностранному слову, можно было бы передать как ребячливый, однако в данном случае мы имеем дело с ребячливостью как социальным явлением, с ребячливостью в квадрате.
Болезнь не возникла внезапно. Первых примет ее мы касались, когда говорили об упадке обычаев парламентского поведения, и особенно в случае с Буланже. Пуэрилизм тесно связан с милитаризмом. Наиболее отличительные черты пуэрилизма проявляются в страсти к парадам, униформе и помпезной одежде. Украшения: золото, шлемы, ордена, аксельбанты – эта болезнь стара как мир, и страдают ею не только великие мира сего. Во всяком предписанном униформизме таится опасность. Его воздействие опасно не только как фактор общественной жизни, оно убийственно для жизни вообще. Природа не знает единообразия, она бесконечно изменчива, и там, где человек навязывает единообразие, он порождает пустыню. Идти в ногу – само по себе выражение нашего чувства ритма, дань нашей природе; идти не в ногу – трудно и утомительно. Но чувствовать себя несчастным, если не идешь в ногу с сотнями тебе подобных, это шаг к пуэрилизму.
Нет никакого желания перечислять банальности, которыми отличается поведение некоторых наших великовозрастных современников, словно они так и не вышли из времени, когда им было двенадцать – пятнадцать лет. Но оставим этот феномен, чтобы вскоре перейти к позитивным сторонам нашего изложения – после множества отрицательных…
Гибель ландшафта
К длинному ряду горестных культурных утрат, о которых мы уже говорили, с болью добавим еще одну; на сей раз,