— Я не уйду, я люблю тебя и не выпущу! — кричала баронесса, вся багровая от бешенства. — Я потребую развод, и тогда, неблагодарный негодяй, ты вынужден будешь жениться на мне, потому что у нас есть ребенок, который…
Она остановилась и мертвенно побледнела, испуганно глядя на подходившего к ним мужа: его искаженное багрово-синее лицо было поистине страшно.
— Отлично, что я застал вас вместе, подлая пара, укравшая мою честь. Хорошо и то, что из твоих же уст, змея, слышу я признание в твоей измене! — крикнул он хрипло. — Но подождите: я тебя разведу и с тобой, мерзавец, расплачу́сь. Собакам — собачья и смерть!
В его руке сверкнул пистолет, и почти одновременно раздались два выстрела.
Баронесса дико вскрикнула и грузно свалилась на пол. Заторский схватился за грудь, зашатался и упал, не испустив ни звука.
Князь, ожидавший чего-нибудь недоброго, первым услышал выстрелы и, швырнув книгу, бросился в комнату доктора; следом за ним вбежали лакеи и горничная. Они остановились в ужасе при виде распростертых тел и барона, сидевшего в кресле с бессмысленным видом.
— Иван, Аннушка, скорее поднимите баронессу. Надо отнести ее в спальню и перевязать рану, а я пока займусь Вадимом Викторовичем, — распорядился князь, опускаясь на колени перед раненым.
Анастасия Андреевна не подавала признаков жизни, белый фланелевый капот был весь залит кровью, а на лице застыло выражение безумного страха. Со всех сторон сбегались люди, в комнате поднялись шум и крики, но князь тотчас же положил конец беспорядку. Женщинам он приказал идти за Аннушкой и ухаживать за баронессой, одного из слуг отправил в Ревель за доктором, а остальным велел перенести Вадима Викторовича к нему в спальню.
— Он еще дышит. Может быть, удастся спасти его, — сказал он лакею, помогавшему раздевать и укладывать доктора и наскоро перевязать его рану, которая вполне могла оказаться смертельной, так как пуля попала в грудь.
Пока князь обмывал рану и накладывал повязку, слуга шепотом рассказывал о другой трагедии, разыгравшейся в эту злосчастную ночь и стоившей жизни третьей жертве: Феня умерла.
«Боже милостивый! Какие же демоны вторглись в этот дом!» — подумал князь, крестясь.
Тревожно нагнулся он над раненым, из полуоткрытых уст которого вырывалось хриплое, свистящее дыхание… Его глаза были закрыты; он, вероятно, был в беспамятстве. Князь перечел наставление, оставленное учителем, натер веки и виски доктора сильно пахнущей эссенцией и стал ждать; потом вдруг он вспомнил о бароне и выглянул в соседнюю комнату. Максимилиан Эдуардович по-прежнему лежал в кресле, но казался в забытьи, а слуга, нагнувшись над ним, давал ему нюхать соль.
— Оставь его, Иван! Лучше, если он позже узнает страшную действительность, — сказал князь вполголоса. — Мы займемся им потом, а теперь я не могу отойти от Вадима Викторовича.
Князь вернулся к раненому, который слегка пошевелился и открыл глаза. Слабая улыбка мелькнула на его бледном лице, когда он узнал князя.
— Скорее дайте мне бумагу, перо и глоток вина, мне нужны силы, — прошептал он.
Князь поспешно принес бювар, положил на него лист бумаги, открыл чернильницу и подал перо, затем в стакан вина он влил капель пять похожей на ртуть жидкости, которую ему оставил адепт. Осторожно поднял он раненого и поднес ему стакан, а тот с жадностью опорожнил его, и легкая краска покрыла его лицо. Заторский с неожиданной бодростью взял перо и твердой рукой написал: «Прошу не винить никого в смерти моей и баронессы. Я сознательно покончил с нею и собой».
— А что, она умерла? — спросил он, крестясь.
— Полагаю, что да, — ответил князь. — А вы, может быть, будете спасены.
— Увы, нет: рана смертельна. Но мое заявление все же поможет спасти барона, чтобы дети не остались круглыми сиротами. Передайте ему, что я прошу простить меня, — прошептал Заторский едва внятным голосом.
В эту минуту послышались величавые и удивительные аккорды, а в лицо князя повеял легкий, дивный аромат. Доктора окутал голубоватый свет, который принимал форму большого яйца, состоявшего точно из какого-то студенистого вещества, а внутри него спиралью клубился черный дым, в котором витали гадливые существа, пытавшиеся присосаться к телу. Но над головой раненого горел яркий свет, а его лучи поражали мерзких тварей и прогоняли их.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Князь опустился на колени при виде этого зрелища и дрожал от невыразимого волнения, вызванного величавой музыкой, все еще звучавшей в комнате. Так вот она, вибрация добра, — та великая гармония, создаваемая возвышенными и чистыми чувствами человеческой души! В этот миг в его ушах раздался тихий, как дуновение ветра, голос учителя:
— Действуй. Свет над ним — это излучение его добрых порывов: раскаяние в содеянном преступлении, прощение своего убийцы и любовь к детям тех, кто погубил его.
Заторский, казалось, снова потерял сознание, но, не обращая на это внимания, князь взял чашу с водой и влил туда пол-ложки из флакона. Вода порозовела и зашипела. Тогда он снял повязку, окунул в воду тряпку снова, наложил на рану, перевязал ее. Той же водой он обмыл лицо и руки раненого. Заторский открыл глаза и с видимым облегчением вздохнул.
— Благодарю, мне стало легче, но хочется пить, — прошептал он.
Князь приготовил питье с примесью данного адептом лекарства и напоил Вадима Викторовича, который закрыл после этого глаза и как будто уснул.
Окончив укладку вещей, Мэри села у стола и пробовала читать: спать ей не хотелось, и ее мучила слабая, но непреодолимая тоска. Она выпила успокоительных капель, но и это не помогло. Напрасно убеждала она себя, что если уже завоевала счастье, то глупо беспокоиться: ведь завтра она будет далеко от ненавистного замка, а он — от поганой бабы. Но никакие соображения не помогали: тревога не проходила, а все усиливалась.
Наконец она принялась обдумывать планы на будущее и среди этих розовых мечтаний заснула в кресле тяжелым, тревожным сном.
Она не слышала, как в комнату влетела растерянная, с блуждающими глазами Паша, и очнулась только, когда та тряхнула ее за руку.
— Барышня, проснитесь. Страшная беда стряслась! Барон убил жену и доктора! — кричала она, размахивая руками.
Мэри вскочила, широко раскрыв глаза и цепляясь за стол, чтобы не упасть.
— Доктор умер?! — пробормотала она, хватаясь за голову.
— Собственно говоря, они, может быть, и не померли, а только очень плохи; с ними князь.
А вот барыня, несмотря на все наши старания, не приходит в себя. Двое верховых уже поскакали в Ревель за докторами: от них все узнаем, — говорила Паша.
— Где Вадим Викторович? — спросила Мэри.
— В своей спальне. Ой, ой! Какой несчастный день. А вы еще не знаете, барышня, что Аким-то ведь задушил бедную Феню, — рыдала Паша.
Но Мэри, не слушая более, уже бежала в помещение доктора.
Стрелой пронеслась она по кабинету, не заметила даже все еще лежавшего в кресле барона и, не спросив, можно ли войти, влетела в спальню. От лампы под зеленым абажуром в комнате был белесоватый полусвет, и на подушках смутно вырисовывалась бледная голова раненого. Мэри упала на колени у его изголовья и прерывающимся голосом крикнула:
— Вадим Викторович!..
Заторский открыл глаза, и на его лице появилось выражение отчаяния и глубокого страдания.
— Мэри, бедная Мэри… Счастье казалось так близко, но ему не суждено было осуществиться. Я несу возмездие за свое злодеяние, — проговорил он, слабо пожимая ей руку.
— Если вы умрете, я тоже умру, но прежде убью подлую женщину, погубившую вас, — ответила дрожавшая как лист Мэри.
Она встала, нагнулась к нему — и в черных глазах сверкнула такая отчаянная ненависть, что доктор вздрогнул.
— Мэри, прочь такие слова и чувства, они причиняют мне страдание. Кроме того, обещайте мне никогда и никому не обнаруживать подозрение, будто я погиб от руки барона. Перед людьми и правосудием я убил баронессу и себя, а потому никто не должен и сомневаться в этом.
— Нет, я обвиню его! Пусть он несет позор и последствия своего преступления. Было бы глупо щадить негодяя, разбившего мою жизнь! — вне себя крикнула Мэри.