Человек на секунду застыл, разглядывая стоящих на платформе. Потом поднял правую руку и заговорил глубоким баритоном:
— Да пребудет с вами Дух Святой, дети мои. Он доволен вами, и близок уже День Пришествия.
В толпе долго не смолкали крики радости. Наконец человек снова поднял руку, призывая к молчанию, и оно наступило тут же, снова нарушаемое лишь плачем детей.
— Пришествие близко, но много еще работы осталось до того. Завтра ваши вожди расскажут вам подробности, а общий план вы знаете. И потому я не проведу этот день с вами, как бывало раньше.
Толпа застонала.
Он улыбнулся и сказал:
— Но я и не вернусь домой так быстро, как раньше. В этот раз я пробуду с вами две недели.
Миллион глоток разразился восторженным воплем.
— Это особая честь вам четверым! — крикнул Хфатон в ухо Орму. — Он остается из-за вас!
Орм его почти не слышал. Он онемел и чувствовал лишь собственную дрожь. Ему до боли хотелось помочиться. Фигуру Иисуса он видел как через волны жара.
Иисус снова поднял руку, и снова, будто повернули выключатель, шум смолк.
— Идите ныне в синагогу, дети мои, и почтите Отца своего, и насладитесь потом празднеством и весельем и любовью и всем добром, что создал Отец на радость вам. Шолом.
Иисус повернулся и направился к землянам. Орм повалился на колени и поцеловал протянутую ему руку.
— Прости меня, Господи! Я сомневался, я творил зло. Я…
Все завертелось. Первое, что он потом увидел, было склонившееся над ним, лежащим, лицо.
— Что случилось?
— Ты упал в обморок, — ответил Хфатон. — И Мадлен тоже.
ГЛАВА 14
Четверо землян сидели в гостиной дома Ширази.
— Эмоции сработали, — сказал Орм. — Условные рефлексы — детские верования вышли наружу. Теперь все в порядке. В самом деле. Я могу смотреть на него объективно, — Орм усмехнулся и добавил: — Когда его рядом нет.
Мадлен почти ничего не говорила с того момента, когда покинула платформу и в сопровождении Надира была доставлена домой. Орм полагал, что она чувствовала унижение и стыд. И не удивительно. Она же была убежденной атеисткой с восемнадцати лет. Она открыто издевалась над теми, кто допускал, что Бог может существовать, и смеялась, услышав, что Иисус Его Сын. Да, верно, марсиане ничего не говорили о девственном рождении. Фактически они его отрицали. И все же лицезрение человека, спускающегося с солнца, человека, о котором марсиане говорили, что он живет уже больше двух тысяч лет, и более того — который мог это доказать, и сходство этого человека с портретами, висевшими в доме ее родителей, в церквях и картинных галереях, — это было для нее слишком. И вырвались наружу давно похороненные, но никогда не умиравшие верования.
А не усомнилась ли она внезапно в своей правоте? И образ самой себя как женщины со скептически-научным складом мышления, сугубо рациональной, вдруг распался? Одно из тягчайших испытаний для человека — такое резкое и грубое разрушение представления о самом себе. Против него нет защиты, кроме безумия и самоубийства — только сильнейшие из сильных могут такое перенести.
Долгое молчание, наступившее вслед за словами Орма, прервал Аврам Бронски.
— Я тоже был почти без чувств, — сказал он. — Так что ты, Ричард, не горюй так сильно. Это было ошеломляющее переживание. Но ты правильно сказал — мы должны сохранить хладнокровие. Могут, в конце концов, быть объяснения его способности парить в воздухе без видимой поддержки. Вот ключевое слово — «видимой». Кто знает, какие приспособления были у него под одеждой? Кстати, аппарат, поднявший нас на платформу, тоже не имел видимой тяги. Вдруг и он перемещается так же?
Это было разумно. И тем не менее никто не считал, что это объяснение правильно. Человек, которого называли Иисусом, излучал такую силу, что трудно было не поверить марсианам: этот человек был тем, кем они его считали. Эта сила была не в его словах — в них не было ничего необычного. Не в чертах его лица и в фигуре — он был красив и силен, но таких людей можно было найти много. Это была мощь, харизма (слово, которое теперь мало что значило, употребляемое слишком часто и неправильно), исходящая из него невидимая молния. Крешийцы и здешние люди рвались видеть его, дотронуться до него, быть рядом с ним — воспринять этот ток силы. Только четверо космонавтов боялись его и страшились увидеть вновь, и в то же время их притягивало магнетическое поле, излучаемое этим человеком. Но встреча с ним предстояла им в ближайшем будущем, и избежать ее не было возможности.
Наверное, не его они боялись: они боялись себя.
Его сила не была связана с его плотью. В то же утро показали по телевизору, как он выходит из главного правительственного здания, и эффект от голографического изображения был не меньше, чем на платформе. В середине передачи Мадлен вдруг встала и выключила телевизор. Никто не сказал ни слова.
— Не знаю я! — Мадлен встряхнула головой.
— Чего не знаешь? — спросил Надир.
— Просто не знаю.
Ни слова больше не сказав, Мадлен вышла в спальню. Иранец было встал и пошел за ней, но передумал. Усевшись обратно, он сказал:
— Она мне не нравится. Не могу заставить ее сказать, что ее беспокоит.
— Ты и сам это знаешь, — отозвался Орм. Ширази не ответил. Что пользы?
Вдруг ожил телевизор, и перед ними появилось изображение Хфатона два фута высотой.
— Шолом, — сказал он. — Я приглашаю вас немедленно прибыть в университет и начать работу над следующей передачей на Землю. Когда она будет отослана, вам будет время от времени предоставляться возможность беседовать с вашими соплеменниками.
Если Хфатон ожидал взрыва радости, то его ждало разочарование. Все трое остались такими же угрюмыми, и никто из них не сказал ни слова.
Потом ответил Орм:
— Мы сразу выходим, Хфатон. По крайней мере мы трое. Не знаю, как Мадлен.
Крешиец приподнял пушистые брови:
— Ей не надо идти, если она не хочет. Но своим коллегам на Земле вы сами объясните причины ее отсутствия. Иначе они могут это неверно понять.
Орм постучал в дверь спальни, поскольку Ширази никак не проявил готовности позвать Мадлен. К его удивлению, она ответила, что выйдет через минуту. Орм вернулся в гостиную, улыбаясь.
— Может быть, мы напрасно так за нее волновались. В конце концов, она психологически устойчива, насколько это вообще для человека возможно. Иначе она бы сюда не попала.
Бронски криво улыбнулся:
— У каждого есть предел прочности, а сейчас он испытывается нагрузками, не предусмотренными при снятии психологического профиля.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});