— Она может попасть в какую-нибудь нехорошую историю, — простонала Пюльшери.
— Нет. Она, конечно, взбалмошна, но осторожна. Меня мучит другое, а если что дурное и случится, пострадавшим буду я. Вы меня понимаете? Такая разлука гибельна для супруга, который не любит ни с кем делиться. Что до меня, то…
Он остановился, неистово закашлявшись из-за того, что конюх, только что возведенный в должность камердинера, бросил в камин, пытаясь оживить огонь, огромную влажную охапку соломы. В клубах дыма, который повалил из камина, несколько минут слышались одни лишь приступы кашля.
— Милостивый боже! Дорогой кузен, — воскликнул маркиз, когда смог наконец отдышаться, — я понимаю ваше желание вздохнуть свободно. Ваш полоумный слуга заслуживает розг.
Он все превращал в шутку, и Анжелика находила его милым, несмотря на высокомерие. Разговоры увлекали ее. Казалось, что старый замок, только что стоявший в оцепенении, проснулся и открыл свои тяжелые двери навстречу новому миру, полному жизни. И к тому же дядя верил, что ее семья ведет свой род от феи Мелюзины, и когда он говорил о Раймоне де Форезе, забывчивом супруге этой феи, то называл его фамильярно Раймонден, как позволяли себе только уроженцы Пуату.
Но зато его сын все сильнее хмурил брови. Он сидел на стуле словно одеревенев, со своими светлыми кудрями, красиво лежащими на кружевном воротнике, и бросал полные ужаса взгляды на Жослена и Гонтрана, которые, прекрасно осознавая, какое впечатление производят, ковыряли пальцами в носу и почесывали голову, чтобы еще больше походить на оборванцев. Их проделки расстраивали Анжелику и вызывали в ней чувство, похожее на тошноту. Впрочем, она уже некоторое время чувствовала себя нехорошо, мучаясь от болей в животе, и Пюльшери запретила ей есть любимую сырую морковь. Но в этот вечер, несмотря на многочисленные волнения и забавы, которые принесли нежданные гости, она, казалось, была готова вот-вот заболеть. Каждый раз при взгляде на кузена Филиппа дю Плесси у нее сжималось горло, и она не знала, было ли это отвращение или восхищение. Никогда раньше она не видела такого красивого мальчика.
Волосы, шелковая бахрома которых обрамляла лоб, сверкали золотом, и рядом с ними ее собственные кудри казались темными. Черты его лица были совершенны. Костюм из тонкого серого сукна, с кружевами и голубыми лентами очень шел к розовой коже. Его можно было бы принять за девушку, если бы не жестокий взгляд, в котором не было ничего женского.
— На чем я остановился? — продолжил маркиз, в то время как пелена дыма продолжала медленно рассеиваться. — Ах да, я говорил обо всех этих безумных личностях, которые вовлекли мою жену в Фронду… герцогиня де Монтбазон, герцогиня де Шеврёз, мадам де Буйон, принцесса Конде, жена принца Людовика II, и его сестра герцогиня де Лонгвиль… На самом деле причиной всех бед был принц де Марсийак…
— Губернатор Пуату?
— Да, он был губернатором, но это в прошлом… Принц де Марсийак и герцог де Ларошфуко решили…
— Позвольте-ка! — прервал его педантичный дедушка. — Герцог де Ларошфуко! Он еще не герцог. Его отец, мой ровесник, все еще на этом свете, насколько мне известно.
— Да, да, именно из-за этого и случилась беда. Будучи при дворе, Марсийак оказал множество услуг королеве-матери и добился чести получить «табурет» для жены. Вы знаете, что означает «табурет»: право женщины сидеть в присутствии королевы. Эта честь обычно дается только герцогиням, и герцог Марсийак, который тогда еще не унаследовал титул, получил отказ. Но в придачу к этому унижению, в это же время кардинал Мазарини, как вам известно, любимец королевы, предоставил «табурет» шести другим придворным дамам, с титулами не выше принцессы…[48] Разве можно было пережить такое оскорбление и не устроить при этом бунт?
— Конечно нет! — воскликнули женщины хором.
— Марсийак так и сделал. Он взбунтовался: присоединился в Париже к фронде парламента и отдал им в их распоряжение свою шпагу. За собой он увлек — или же был сам ею увлечен, трудно сказать точно — свою любовницу герцогиню де Лонгвиль, сестру принца Конде…
Маркиз дю Плесси остановился, словно захваченный каким-то видением, явившимся перед ним, в то время как его слушатели не смогли удержаться от мысли, что принц Марсийак выбрал престранный способ отомстить за честь жены…
— Его любовница… — восторженно повторил маркиз. — Разве можно ее описать? Анна-Женевьева Конде, герцогиня де Лонгвиль… Она вся словно ангел! Бледно-золотистые волосы словно божественный нимб. Перламутрово-розовая кожа, легкая походка, и такая нега в каждом жесте, что, кажется, она готова лишиться чувств прямо у вас на руках… А ее глаза…
Маркиз страстно замахал руками, и алмазы на его кольцах молниями засверкали в полутьме гостиной.
— Ее глаза цвета бирюзы. Да, да, цвета бирюзы. Она кажется ангелом, ангельски кроткой и такой… Вы — изумруд… — попытался объяснить он, повернувшись к баронессе. — А она — бирюза!
Он вновь продолжил свой рассказ:
— Анна-Женевьева Конде, герцогиня де Лонгвиль… Она увлекла за собой Бофора, маршала де Ламотта и… как знать?
— Но, — осмелилась вмешаться Пюльшери, решившая получше разобраться в этих запутанных связях, — эта прелестная особа, с которой… с которой дружит принц Марсийак, настоящая принцесса крови, ведь она из королевской семьи.
— Да, и даже дважды да, потому что Лонгвили тоже принцы крови.
Казалось, он что-то искал, роясь в своей непогрешимой памяти.
— Они потомки Жана Орлеанского. Его наследники, служа королю и участвуя в битвах, заслужили герцогский титул. При Карле IX Леонор де Лонгвиль получил титул принцев крови для герцогов Лонгвилей.[49] Все женщины этого семейства славятся своей храбростью!
В последний раз мне передали из столицы, что на следующий день после приезда мадам де Лонгвиль и мадам де Буйон явились в Ратушу, чтобы поселиться там и командовать всеми событиями… Гревская площадь была полна народа, кричащего от радости и восхищения… Советники вначале были против, но они все-таки там обосновались. Из старой комнаты, которую им оставили, они сделали за несколько часов салон, где дамы в великолепных платьях и мужчины в военном облачении собираются вместе под звуки скрипок.
Там же принцесса родила через несколько дней сына, отцом которого, разумеется, был наш земляк Марсийак. Город удостоился чести стать крестным отцом, и ребенка назвали Шарль-Париж. Поль де Гонди, сеньор де Рец, окрестил его, позабыв на время о своей ненависти к Ларошфуко и нежных чувствах к герцогине де Лонгвиль. А герцог де Лонгвиль, будучи как любой хороший муж совершенно не у дел, подарил ребенку свой наследный титул графа де Сен-Поля. Это было так романтично!