и спят в вонючей постели?” — подумал я про себя.
Я не мог поверить, что все изменилось. Что в шкафу стояла коробка из-под обуви, а в ней лежала кругленькая сумма деньжат. С такими бабками я мог сделать ремонт в этой хате хоть завтра и купить себе самую лучшую кровать в мире с белоснежным бельем.
"Миллионеры ходят в золотой унитаз и спят на водяном матрасе с аквариумными рыбками внутри. Чем я хуже?” — крутилось в голове.
Я настраивался на сон, но у меня ничего не выходило. Проверенные способы не работали. Я был слишком возбужден. Я думал о том, как правильно потратить деньги. Сколько еще раз сходить в "массаж с хэппи эндом” и как себя вести, если все-таки Сергей раздобудет телефон Кати. Настрой был боевой. Тело желало ласки.
Зажмурив глаза, я ворочался из стороны в сторону, пытаясь услышать звук мотоцикла и удары волн о скалу. Я вспоминал свой дом на острове и обстановку в нем. Я фантазировал как мог, но вместо райского острова вернулся в подвал, где сегодня получил три релакса разом.
— О, Кэти, я хочу еще один релакс, — сказал я.
Девушка стояла ко мне спиной.
— Еще один релакс? — переспросила она странным голосом.
— Да, всего один. И у меня есть деньги, много денег.
— А как же твоя мать? — спросила девушка, не поворачиваясь.
— Откуда ты знаешь про Старуху?
Кэти не отвечала. Она пошла к маленькой тумбочке в углу комнаты. Каждый шаг подчеркивал ее упругие ягодицы.
— Я настаиваю на релаксе.
— Притормози коней, ковбой, — прозвучал голос Тамары Тимофеевны.
Я запаниковал, потому что лежал голым, раскинув ноги, в центре кожаной кровати.
— Что ты сказала? — я приподнялся от напряжения.
— Я спросила, хочешь ли ты получить релакс ртом? — Кэти развернулась.
Она была как с обложки журнала "Плейбой”, того, что я впервые увидел в пятом классе, когда мой одноклассник Дима Петров — мы звали его Петей — принес такой в школу. Ребята, рассмотрев все нюансы, скорее всего, решили подшутить надо мной и показали мне голых женщин. Я тогда чуть не сгорел от возбуждения. Мое лицо залилось кровью и стало бордовым, как бархатный тюль в гостиной Старухи. Парни смеялись надо мной, предлагая погонять лысого.
— Ну что, Антоша, возбуждаешься? — повторила Кэти.
Я сглотнул слюну. Ее длинные кучерявые волосы закрывали грудь. Она глядела на меня, то и дело игриво теребя локоны.
— А как же твоя мать, Антоша?
Я глубоко задышал.
— Она же не будет тебя ругать, что ты только и думаешь о развлечениях вместо того, чтобы помочь ей? Или будет? — Кэти сделала шаг ко мне и легонько провела указательным пальцем по своему соску. — Ей же не понравится, если она узнает, чем ты тут занимаешься, пока она мучается в больнице.
— Если бы ты знала, сколько она выпила моей крови, то не говорила бы такую ересь.
— Значит, твоя мать — плохая? — Кэти сделала еще один шаг ко мне.
— Она мне не мать, — ответил я. — Она меня усыновила.
— С чего ты это взял? — девушка стала совсем близко ко мне.
Кэти гладила себя. Скользя рукой по своему телу как перышком, она томным взглядом изучала меня, словно она ботаник, а я ее любимая книга по природоведению.
— Я вспомнил, что она меня усыновила.
— Просто так взял и вспомнил?
— Да.
Кэти наклонилась и уперлась руками в кровать. Ее волосы водопадом повисли надо мной. Она сперва поцеловала мои ступни, с каждым новым прикосновением губ поднимаясь все выше и выше. Дойдя до бедер, замерла, и мой прибор среагировал, встав как флагшток.
— Но она же тебя… — девушка сделала паузу и поцеловала место рядом с моим хозяйством, — вырастила, — ворвался голос Тамары Тимофеевны.
Я съежился, и мой игривый настрой тут же улетучился. Голова Кэти висела прямо над моей шишкой. За кудрявыми волосами не было видно, кто там. Я чувствовал легкое сексуальное напряжение, предвкушая поцелуй, и в том же время хотел оттолкнуть Кэти. Я стал подозревать ее в том, что она не та, за кого себя выдавала. Я вспомнил, что Кэти — таджичка, а может, и покорная китаянка, кто ее знает — а надо мной висела русская баба с кудрявыми волосами.
— Почему ты так печешься о моей матери? — спросил я, потихоньку вылезая из-под нее.
Девушка не двигалась, она замерла, изучая мои интимные места.
— Ну это же неправильно! Оставить родную мать в больнице, чтобы порезвиться в подобном месте.
— Знала бы ты, сколько она сделала неправильных вещей, тогда бы не жужжала здесь и не учила меня жизни.
Девушка вместо ответа опустила голову ниже и, причмокнув, открыла рот. Ее мокрый язык нежно коснулся моей плоти. От разливающегося чувства наслаждения я упал на спину. Ее влажные губы сжали мой причиндал, и она, скользя вдоль всего ствола, опустилась до самого упора. Сделала несколько медлительных движений вверх-вниз, а потом оторвалась от меня, и я почувствовал между ног легкий холодок.
— Да что ты такое говоришь? — раздался голос соседки.
Подняв волосы рукой, она пристально посмотрела в мои глаза. Я отполз от нее в страхе. И тут же начал задыхаться. Мне открылось сморщенное лицо Тамары Тимофеевны. Она мерзко улыбалась. Дряблая грудь волочилась по моим коленям. К горлу подступили рвотные рефлексы.
— А когда она вернется, ты еще пожалеешь, о-о-о, как пожалеешь, что не позаботился о ней, что не принес деньги врачу и не поставил ее на ноги, — соседка чавкала слова, стоя надо мной на четвереньках, — будешь кормить ее с ложечки и без конца вытирать грязную задницу. И ты никуда не денешься, Федько. Будешь заботиться о матушке. — Она попыталась вновь поцеловать моего ослабевшего приятеля, но я оттолкнул ее ногой, и Тамара Тимофеевна улетела в угол комнаты.
— А-а-а-а-а, неприятно слышать правду, Антоша, — закричала она, забившись в угол. — Неприятно знать, что ты ничтожество, которое ничего не может сделать. Которое слабеет перед трудностями как тряпка. Маменькин сыночек! — она попыталась выпрямиться и встать на ноги. — Без мамочки ты никто, пустое место, Антоша, и ты это знаешь. Знаешь, поэтому боишься идти к ней, боишься. Она тебя отругает, ой как отругает. Как в детстве ругала, еще и в угол поставит, такого взрослого осла, или на горох. Но деваться некуда, надо идти! Иначе еще хуже будет. Ты в западне, сынок, в западне. — Тамара Тимофеевна встала во весь свой рост; выглядела она ужасно. Ее кожа была настолько дряблой, что казалось, будто ее пережевал дракон, а после выплюнул, попробовав соседку на вкус. Ее кудрявые