Местный старожил плохо представляет себе условия существования в плотно заселенной стране и смотрит на предстоящее землеустройство как на бедствие»[476]. Правда, эти и другие опасения изыскателей, а также их рекомендации о необходимости проведения существенных подготовительных работ – по устройству сети дорог, постройке домов, подготовке земельных участков для ведения сева следующей весной, – по существу не были приняты во внимание руководством КОМЗЕТа[477].
Переселение началось практически без всякой предварительной подготовки – уже в апреле 1928 года на станцию Тихонькая прибыла первая группа из 657 энтузиастов создания еврейской государственности в Приамурье. В дальнейшем, несмотря на льготы, предоставляемые переселенцам советским правительством, финансовую и техническую поддержку, оказанную биробиджанскому проекту некоторыми зарубежными еврейскими организациями, а также масштабную агитационную кампанию ОЗЕТа, еврейское население района росло крайне медленно и шесть лет спустя, к моменту провозглашения ЕАО, достигало не более 8 тысяч человек, что составляло около 16 % от всех жителей. К тому времени по планам местного руководства предполагалось переместить в Биробиджан около 76 тысяч евреев[478]. Многие из приехавших вынуждены были покинуть новую «землю обетованную» из-за разрушительных наводнений, неожиданно разразившейся эпидемии сибирской язвы, неудовлетворительного снабжения товарами и продовольствием, прочих трудностей[479].
Год 1934-й ознаменовался резким поворотом в национальной политике Советского Союза. В январе, выступая с отчетным докладом на XVII съезде ВКП(б), Сталин призвал вести решительную борьбу с буржуазно-националистическим уклоном в партии и обеспечить условия, необходимые для интернационального воспитания трудящихся масс. Это заявление явилось предостережением партийным руководителям, слишком увлекшимся национальным строительством в подведомственных им регионах. Диманштейн в теоретической работе «За ленинско-сталинский интернационализм» разъяснял, что основной принцип партии требует «сближения между рабочими и трудящимися отдельных национальностей для совместной борьбы против капитализма и его агентуры». Среди прочего он указывал:
У отдельных работников Озета проявляются уклоны к национализму и в отношении Биробиджана. Одни националистически оценивают соцстроительство в Биробиджане только с точки зрения созданной там еврейской национальной автономии. Эти уклонисты к еврейскому национализму игнорируют важность освоения колоссальных естественных богатств Биробиджана, важность заселения района с точки зрения укрепления нашего Дальнего Востока[480].
Как следствие, из-за опасности быть обвиненными в еврейском национализме и шовинизме озетовские публицисты принялись актуализировать в проекте еврейского национально-культурного строительства на Дальнем Востоке мифологему «интернационализма». Упоминания о евреях как титульной национальности ЕАО, без указания на их интернациональное единство с другими жителями области, почти исчезли со страниц советской еврейской печати. Показательна пропагандистская брошюра «В помощь ОЗЕТ-активисту», в которой достижения автономии описывались следующим образом:
Молодая ЕвАО… живет уже крепкой, полнокровной, многогранной общественно-политической и культурной жизнью. Этого переселенцы-евреи вместе с трудящимися других национальностей, населяющих область, добились в напряженной борьбе, под большевистским руководством областной партийной организации…[481]
Стремление сгладить противоречия и проблемы межнациональных отношений, возникавшие в ходе создания ЕАО, проявилось и при подготовке выставки «Евреи в царской России и в СССР». Сотрудники еврейской секции ГМЭ, оказавшись в прокрустовом ложе политических требований и идеологических установок, вынуждены были тщательно отбирать из имевшихся у них материалов только такие, которые могли продемонстрировать успехи национальной политики за двадцать лет советской власти. Но немало документов, привезенных этнографами с берегов Биры и Биджана, свидетельствовало, что в отношении «дружбы народов», как и во многих других отношениях, биробиджанский проект развивался совсем не так благополучно, как рассчитывал профессор Позднеев.
Исай Пульнер и еврейское музейное строительство в Ленинграде
Весной 1937-го к деятельности еврейской секции ГМЭ в качестве научного сотрудника был привлечен, вероятно Супинским, этнограф Исай Пульнер, который в конце того же года вступил в должность заведующего секцией. Несомненно, амбициозный тридцатисемилетний ученый прекрасно подходил для этой роли, поскольку имел обширный опыт административной, полевой, научно-исследовательской и экспозиционной работы. Немного позже Евгений Кагаров, видный историк и филолог, написал о нем: «Пульнер является в настоящее время лучшим в СССР знатоком этнографии евреев нашего Союза и одним из наиболее известных представителей советской этнографической науки вообще»[482].
Еще в 1924 году студентом Ленинградского института еврейской истории и литературы (так после множества реорганизаций именовался бывший Петроградский еврейский университет) Пульнер принял участие в экспедиции под руководством профессоров Льва Штернберга и Владимира Тана-Богораза, по результатам которой опубликовал пространную статью о евреях Гомеля[483].
Окончив институт в 1925-м, начинающий исследователь поступил на этнографическое отделение географического факультета Ленинградского госуниверситета. В последующие три года ЛГУ дважды командировал его в Грузинскую ССР и один раз в Могилевскую губернию БССР для прохождения полевой практики по изучению грузинских и белорусских евреев[484].
В 1929-м Пульнер активно сотрудничал с музеем ЕИЭО, по заданию которого летом совершил очередную поездку в Грузию – по городам Цхинвал, Кутаис и Они[485]. А в ноябре он вынес на обсуждение руководителей общества, доживавшего свои последние дни, предложения по коренной перестройке постоянной экспозиции. Его проект декларировал разрыв со старыми «немарксистскими» принципами конструирования музейных репрезентаций и следовал новым политико-идеологическим установкам, закрепленным в правительственном постановлении 1928 года «О музейном строительстве в СССР». Предполагалось, что в новой экспозиции будет два раздела – «Евреи в царской России» (об «истории еврейского бесправия» в бывшей черте оседлости) и «Евреи после Октябрьской революции» (с упором на их участие в социалистическом строительстве, включая основание еврейских земледельческих колоний и учреждение национальных районов). И в названиях разделов, и в их содержании уже просматривалась структура будущей выставки в ГМЭ, а в более широком смысле – отражались представления Пульнера об этнографической экспозиции, построенной на основе «марксистко-ленинского учения о диалектике исторического процесса»[486].
Другой пульнеровский проект – «по планировке п [од] отдела верований» – поступил в те дни на рассмотрение этнографической секции музея ЕИЭО. В своих разработках молодой ученый следовал подходу, предложенному профессором Владимиром Таном-Богоразом для антирелигиозной выставки в бывшем Зимнем дворце (на ней Пульнер занимался подготовкой раздела «Иудаизм»). Как писал Тан-Богораз, тема выставки «определялась как типология и эволюция религии»[487]. Развивая и конкретизируя идеи учителя, Пульнер предлагал еврейскому музею показать развитие иудаизма «в историческом отношении (представляя не только жизнь и творчество одного человеческого поколения, но целого ряда поколений, отмечая эволюцию отдельных культурных институтов и явлений)»[488].
Последовавшая вскоре ликвидация ЕИЭО и его музея не позволила обоим реэкспозиционным проектам осуществиться.
В сентябре 1930 года дипломированный этнограф-кавказовед Исай Пульнер поступил на должность библиотекаря еврейского отделения (группы) при Отделе национальностей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и вскоре был назначен заведующим этим отделением. В течение двух лет он успешно совмещал библиотечную