— Что-о-о?!
У Скади словно выдернули из-под ног землю. Пришлось даже схватиться руками за край стола: показалось, что она падает вместе со стулом.
— Давно, Скади, ещё с академии. И завербовал меня твой отец. Перед своей гибелью. А ты думала, всё это просто совпадения? То, что после Свуер тебя не допрашивали. То, что с тобой сейчас были так ласковы. То, что после твоего спасения со сломанной ногой тебя не заподозрили в связях с ОНАР. Я не дал ходу информации о следах на снегу, ведущих обратно к Распаду, которые обнаружил подобравший тебя дозорный. Я догадывался, что он опять спас тебя. Но не понимал зачем. Вчера я допрашивал его. И всё встало на свои места.
Скади сидела бледная, почти белоснежная, лишь аквамариновые глаза блестели на строгом лице непролившимися слезами. Она смотрела на разбитые руки Джеймса и не могла оторвать от них взгляд.
«За меня бы, наверное, и в половину так не переживала, как за этого, дрянь!»
— Да, Винтерсблад твой избит до полусмерти, — не без злорадства сказал Аддерли, — и он всё равно ничего нам не сказал. Признался только под препаратами. В том, как помог тебе и почему, — замолчал, невольно наслаждаясь мучениями, которые причинял Скади. — Ты ему дорога, — поднялся из-за стола, — слово, которое этот ублюдок использовал, я произнести не смогу, но суть ты поняла. Вижу, у вас это взаимно, — подошёл к Грин. — Честно, Скади, я бы придушил обоих. Но слишком тебя… — осёкся, помассировал переносицу, будто пытаясь сосредоточиться, — короче, ты знаешь, что его ждёт. Его перевезут в Глудж через три дня. Вылет в восемь утра, маршрут стандартный. Теперь он слишком близко к линии фронта, это опасно. А у тебя есть выбор: остаться верной императору или попытаться спасти своего полковника. Если выберешь последнее — я тебя не сдам. Но вместе вам всё равно не быть, ты это знаешь. Как и нам. Прощай, Скади, — Джеймс будто случайно коснулся её плеча и вышел из кухни.
Скади так и сидела, вцепившись побелевшими пальцами в край стола. Медленно считала до десяти. На восьми хлопнула входная дверь.
Псы императора
После очередной бесплодной попытки выяснить причину неисправности «Литы», выхожу из дирижабля и опускаюсь на пол грузового отсека вражеского дредноута. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, привалившись спиной к боку «Литы». Воздух тёплый, влажный и тяжёлый. Чувствую, как он наполняет мои лёгкие, но кислорода всё равно не хватает. Плеча касается что-то гладкое. Открываю глаза — надо мной стоит Винтерсблад, протягивает флягу.
— Виски только усилит жажду, — говорю.
— Это вода. Пей.
Садится рядом со мной, вытягивает ноги, и я краем глаза ловлю на его лице секундное облегчение. Он вымотан. Не знаю, на каком топливе он всё ещё держится: мы с Мединой меняемся и хоть немного, но спим. Винтерсблад же всё время на ногах.
— Как успехи? — кивает на «Литу».
— Их нет.
Мрачно усмехается:
— Не повезло в самом начале остаться именно без механиков.
— Сколько мы уже здесь, как думаешь?
— Дней шесть, не меньше. Куда-то опаздываешь? — закуривает.
— Я знаю, что ты приставил ко мне одного из солдат. Он плохо прячется.
— Он и не должен.
— Боишься, что я справлюсь с «Литой» и улечу? — поворачиваюсь к нему, встречаюсь взглядом с уставшими, но всё ещё насмешливыми серыми глазами.
— Не скрою, было бы обидно.
— У нас договор. И я держу своё слово. Даже если дала его врагу.
Винтерсблад ухмыляется:
— То есть ты бы не воспользовалась шансом удрать?
— А ты?
Склоняется к моему уху:
— Не-раз-ду-мы-ва-я!
— Я тебе не верю. Вижу, как ты переживаешь за команду. Ты бы их не бросил. Ты не такой, каким хочешь казаться, Винтерсблад.
Смотрит на меня пристально, чуть прищурившись, и я едва сдерживаю ответную улыбку.
— Раскусила тебя?
— У-у, какие фантазии! Но если действительно захочешь укусить меня — я не против, только намекни, — шутливо толкает меня плечом.
— Ты отвратителен!
— А ты нелогична.
Пару минут молчим.
— Кем ты был до войны, Винтерсблад?
— А какая разница?
— Просто любопытно.
— Что ты надеешься там откопать? В моём прошлом? Ты ошибаешься, если думаешь, что война как-то меняет нас. Нет, Скади Грин, она просто открывает другие стороны. Но мы те, кто мы есть. Хоть до, хоть после. Ты — дочь героя, которая верит в свои идеалы, а я — тот, у кого их нет, — поднимается на ноги. — Потому что из всех наших зависимостей эта — самая страшная.
— С чего бы? — я осталась сидеть, и теперь вынуждена смотреть на Винтерсблада, задрав голову.
— Рано или поздно ты в них разочаруешься. А до этого наделаешь из-за них уйму глупостей.
— Не разочаруюсь. То, за что я сражаюсь, проверено поколениями.
— Да неужели?
— Мой отец служил императору. И его отец. И отец его отца. Мы верны своей стране. В этом невозможно разочароваться!
Кивает, вновь ухмыляется:
— Тебе виднее, Скади Грин. Я в своём отце разочаровался ещё в младенчестве. А когда мне было тринадцать, убил его. Что теперь скажешь? По-прежнему думаешь, что я не такой, каким кажусь?
***
Прихожу в себя на кладбище, словно просыпаюсь от хождения во сне. Короткая летняя ночь перетекает в серый рассвет. Стою перед могилой отца и не помню, как сюда попала. Зябко. Лёгкий озноб пробегает по моим плечам: утро влажное и холодное, несмотря на разгар лета. Начинается дождь. На мне китель, под ним неведомым для меня образом оказалась рубашка Винтерсблада, и она всё ещё хранит его запах…
Прикасаюсь пальцами к могильному камню, холодному и шершавому. Ты многому научил меня, отец! Ты много от меня требовал! Но я никогда не стану такой, как ты хотел. Такой, каким был ты. Каким ты казался. Ведь я придумала тебя так же, как меня придумали Барратт и Маскелайн.
А твоя ложь тоже тебя мучила, отец? Мучила ли?
Вот Джеймса, похоже, не мучает…