переговорили. Она мне показывала письма своего Николаши из-за границы и лепестки фиалок, присланные ей сыном в одном из писем из Стокгольма, от 30 мая. Это число напомнило нам роковое 30 мая 1847 года, [188] и мы, как дети, зарыдали. В первом часу ночи я расстался с счастливейшею и благороднейшею матерью прекраснейшего сына.
1 [сентября]. Петр Ульянов Чекмарев.
Новый месяц начался новым приятнейшим знакомством. За полчаса до поднятия якоря явился в капитанской каюте и в моем временном обиталище человек некрасивой, но привлекательно-симпатической наружности. После монотонно-произнесенного — Петр Ульянов Чекмарев, он сказал с одушевлением — “Марья Григорьевна Солонина, незнаемая вами, ваша милая землячка и поклочница, поручила мне передать ее сердечный сестрин поцелуй и поздравить вас с вожделенной свободой”.— И тут же напечатлел на моей лысине два полновесных искренних поцелуя, — один за землячку, а другой за себя и за саратовскую братию. Долго я не мог опомниться от этого нечаянного счастия и, придя в себя, я вынул из моей бедной коморы какую-то песенку и просил своего нового друга передать эту лепту моей милой сердечной землячке. Вскоре начали подымать якорь, и мы расстались, давши друг другу слово увидеться будущею зимой в Петербурге. [189]
2 [сентября] Пятнадцать лет не изменили нас,
Я прежний Сашка все, ты также все Тарас.
Александр Сапожников.
Сегодня в 7 часов утра случайно собрались мы в капитанской каюте и слово за слово из обыденного разговора перешли к современной литературе и поэзии. После недолгих пересудов я предложил А. А. Сапожникову прочесть Собачий пир, из Барбье, Бенедиктова, и он мастерски его прочитал. После прочтения перевода был прочитан подлинник, и общим голосом решили, что перевод выше подлинника. Бенедиктов, певец кудрей и прочего тому подобного, не переводит, а воссоздает Барбье. Непостижимо! Неужели со смерти этого огромного нашего Тормаза, как выразился Искандер {Т. е. Герцен (Тормаз — Николай I).} — поэты воскресли, обновились? Другой причины я не знаю. По поводу “Собачьего пира” наш добрый милый капитан, Владимир Васильевич Кишкин, достал из своей заветной портфели его же, Бенедиктова, Вход воспрещается и с чувством поклонника родной обновленной поэзии прочитал нам, внимательным слушателям. Потом прочитал его же на новый 1857 год. Я дивился и ушам не верил. Много еще кое-чего упруго-свежего, живого было прочитано нашим милым капитаном. Но я все свое внимание и удивление сосредоточил на Бенедиктове, а прочее едва слушал. [190]
И так у нас сегодня из обыкновенной болтовни вышло необыкновенно-эффектное литературное утро. Приятно было бы повторять подобную импровизацию. В заключение этой поэтической сходки А. А. Сапожников вдохновился и написал двустишие грациозное и братски-искреннее.
Ночью против города Вольска (место центральной конторы дома Сапожниковых) пароход и а несколько часов остановился. А. А. сошел на берег и в скором времени возвратился на пароход с своим главным управляющим Тихоном Зиновьевичем Епифановым; белый, с черными бровями, свежий, удивительно-красивый старик, с прекрасными манерами, и тени не напоминающими русского купца. Он мне живо напомнил своей изящной наружностью моего дядю Шевченка-Грыня.
3 [сентября]. Не забывайте любящего вас И. Явленского. [191]
Ел, пил, спал. Во сне видел Орскую крепость и корпусного ефрейтора Обручева; я так испугался этого гнусного ефрейтора, что от страха проснулся и долго не мог притти в себя от этого возмутительного сновидения.
4 [сентября]. В продолжение ночи пароход грузился дровами против города Хвалынска: одно единственное место на берегах Волги, напоминающее древнее название Каспийского моря. Поутру, снявшись с якоря, мы собрались в каюте нашего доброго капитана и после недлинного прелюдия составилось у нас опять литературно-политическое утро. Обязательный Владимир Васильевич [Кишкин] прочитал нам из своей заветной портфели несколько животрепещущих стихотворений неизвестных авторов и, между прочим, «Кающуюся Россию» [А. С.] Хомякова. [192] Глубоко-грустное это стихотворение я занес в свой журнал, на память о наших утренних беседах на пароходе “Князь Пожарский”.
Кающаяся Россия
Тебя призвал на брань святую, Тебя господь наш полюбил, Тебе дал силу роковую, Да сокрушишь ты волю злую, Слепых, безумных, диких сил. Вставай, страна моя родная! За братьев! Бог тебя зовет Чрез волны гневного Дуная,— Туда, где землю огибая, Шумят струи эгейских вод. Но помни быть орудьем бога Земным созданьям тяжело; Своих рабов он судит строго, А на тебя, увы! как много Грехов ужасных налегло! В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена Безбожной лести, лжи тлетворной, И лени мертвой и позорной И всякой мерзости полна,