основателей проекта искусственного сна. Мне было одиннадцать, когда он…
Черты моих новоиспечённых ненавистников опали, словно не видя больше смысла в игре, в стойкости, в маске силы и душевного равновесия. На минуту, которая растянулась в безмерно долгий отрезок времени, мир погрузился в тишину. Лампы в потолке скрипуче жужжали; где-то недалеко, за рядом стен, но словно в другом мире, звенела посуда; ещё дальше, в соседнем коридоре, шаркали аритмичные шаги. Но здесь всё смолкло. Как же тяжело было дышать! Словно грудную клетку стянули свежими просмолёнными канатами. Каждый вздох давался с трудом и каждый выдох не приносил облегчения. Не помню, кто сдался первым, но, кажется, все потухли одновременно. Каждый из них грузно обернулся и пошёл прочь по коридору. Последней с места сдвинулась Кайла. Она больше не смотрела на меня, но широко раскрытые, полные помешательства, глаза всё ещё горели, глядя в пол. Пятёрка людей, четверо из которых стали для меня почти семьёй. Здесь нет случайных людей. Любого из моего настоящего окружения я могла бы вспомнить в своей прошлой жизни, нереальной реальности. Эта мысль навалилась на меня всей своей тяжестью и вызвала мелкую дрожь. Почему этот факт кажется мне таким ужасающим? Всё просто: каждое из лиц в реальности стирало в памяти прочно пришитую к полотну мира Перфундере ассоциацию. Моя планета медленно, но верно, прекращала быть родным сердцу домом, возвращаясь к статусу сна, и эта потеря мира, моего мира, была невыносимой.
Голос мой превратился в мышиный писк. Не пропадёт ли он, как у Кайлы? Его хватило лишь на то, чтобы спросить:
–Откуда Вы знаете?
–Ты не помнишь. Понимаю. Я работал носильщиком в ту ночь. Я приехал на вызов на Брэйв-авеню, чтобы снять его… Извини, это лишнее, – бросил он, резко повернулся на пятках и зашагал прочь, оставив безмолвную сцену позади.
…
Было ли руководство в курсе относительного этого инцидента. Не знаю. Знаю только что на целых три дня меня оставили в покое как белые моли – исследователи-мозгоправы, так и серые моли – сомнамбулы. Весьма кстати, потому что взбудораженный мозг продолжал играть со мной злую шутку, то уничтожая, то вновь воскрешая старые и новые воспоминания. Вдобавок ко всему, я посвящала свободное время наблюдениям, целиком обращаясь во внимание и слух. И то, что я узнавала о других пациентах, не переставало ужасать.
Например, одна женщина всё время искала и звала кого-то. Заглядывала по углам, заходила во все кабинеты без стука, порой санитарам даже приходилось вкалывать ей транквилизаторы. Эта женщина страдала явлением со сложным психиатрическим названием, которое я бы назвала просто «остаточный сон». Большую часть времени она была нормальной, но иногда на неё находил какой-то морок с образами из сна, в которых она блуждала, не в силах ухватить, и при этом не теряя значительные отрезки времени из «настоящего». Её искусственный сон продлился месяц.
Многие бедняги увидели во сне что-то, что сильно повлияло на их психику, тем самым заработав столь популярное посттравматическое стрессовое расстройство в купе в фобией. Один такой парнишка не мог спать без света, потому что во сне его, ну конечно же, похоронили заживо. А одна важная дама везде таскала с собой свинцовый лист, потому что пережила ядерную войну.
Старик в клетчатом халате беспрестанно курил, пытаясь тем самым за счёт концентрации никотина добиться наркотического эффекта сильнодействующих препаратов. Его использовали в качестве подопытного для теории использования искусственного сна как метода лечения от зависимостей. Как видно, эксперимент провалился.
Но ни один из этих несчастных так не ужасал меня и не вызывал сострадание, как те, с кем я была знакома доныне. Знакома в жизни, о которой они никогда не знали. С болью в сердце я вынуждена была принять тот факт, что от тех личностей, с которыми мне довелось жить на Перфундере, остались только лица, и то – потухшие. Впрочем, кто знает? Возможно, прототипы моих друзей и не претерпели столь значительных изменений, как мне показалось в первые мгновения нашей встречи. В конце концов, что я знаю об их жизнях «до»?
Эти несколько дней нельзя назвать приятными, однако они помогли мне постепенно прийти в себя и, что важнее, понять и принять общую картину Лаборатории. Проводя вечер за вечером, я анализировала увиденное за день, складывая в копилку опыта и понимая, пока однажды эти размышления не прервали уже знакомым мне способом:
–Мисс Ланкастер. Доктор Келли велел пригласить Вас к себе в кабинет.
–Доктор Келли? Мне не говорили, что назначен приём.
–Да, и всё же, ему необходимо с Вами встретиться. Будьте добры, поторопитесь.
Любезный, но настойчивый голос за дверью стих, и я осталась наедине со своими обрушившимися надеждами на очередной спокойный вечер. Не без усилий я сползла с кровати – ноги были ватными то ли от бездействия, то ли от пресловутой акклиматизации, – натянула джинсы прямо на шорты, застегнула толстовку и вышла в коридор. В стороне от двери, попирая локтями стену, кротко ждал молодой щербатый санитар. Увидев меня, он выпрямился и, не говоря ни слова, направился вдоль по коридору. «Чтож, посмотрим, кто такой этот таинственный доктор Келли», – подумала я, и зашагала следом.
Глава 4
Свет, который ослепляет
Розмари Хоуп, девушка с ясными голубыми глазами, но смуглой кожей и чёрной кудрявой шапкой волос, кротко напевала себе под нос какую-то незамысловатую, на ходу сочинённую мелодию. Такие контрастные смешения черт разных национальностей в наше время – не редкость, и увы, не всегда такое сочетание смотрится «как надо». У Розмари такой проблемы не было: её внешность была располагающей, но простой и естественной. Такая себе деревенская красота. Маленькие, осторожные, порой даже крадущиеся движения выдавали в ней мягкий нрав газели, что так не свойственно людям её профессии. Однако порой даже её спокойный нрав приобретал норадреналиновый запах хищника.
В тот день она, как обычно, сидела за компьютером, листая виртуальные страницы с мельтешащей информацией. Столько событий, столько новостей, думала она. И всё же какая жалкая их часть дойдёт до потомков? Какую из новостей колонки Розмари или любого другого редактора газеты «New Post» сочтут достойной Исторической летописи? Наберётся ли их хоть десяток? Или хотя бы пятёрка? Вряд ли. Факты с нимбом в виде даты выпуска уползали грязным речным песком сквозь пальцы, но это никого не волновало. Главным было и остаётся регулярная выдача товара, без оглядок на качество содержимого страниц.
Журналистка набросила на расслабленные плечи кофту и тут же почувствовала тепло в своей согбенной спине. Время от времени