Если я попрошу потрогать – знаю же, что нимб ненастоящий и крыльев в комплекте не выдали, но все равно потрогать хочется – не поймут. Их Светлость сегодня удручающе серьезны.
– Допрашиваете? – поинтересовалась я самым дружелюбным тоном, подвигая поближе плошку с медом. Хоть чем-то горькую правду зажевать надо.
Я когда нервничаю, всегда ем, как не в себя.
Я в принципе ем как не в себя. Наверное, нервничаю много.
– Интересуюсь.
Что ж, имеет право.
– Моя мать была… – я запнулась, ища подходящее слово. – Она лечила животных.
– А отец?
– Полярный летчик, – и видя недоумение – а интересно, у них есть полюса? – я пояснила. – Никогда его не видела. Он обещал жениться на матери, но слово не сдержал.
И мне осталось дурацкое имя, а маме – глубокая рана на сердце. Она ведь была красивой, и могла выйти замуж снова, но почему-то не выходила. А те мужчины, которые появлялись в ее жизни, надолго в ней не задерживались.
– Вы кому-нибудь рассказывали об этом? – Кайя сцепил пальцы.
– Здесь? Нет.
– И не рассказывайте. У нас очень серьезно относятся к вопросу законности рождения.
Это было почти пощечиной.
Я – незаконнорожденная? Слово старое, аккурат родом из этих каменных стен. И глупое какое. Я ведь родилась, и значит, имею право жить. А что до моего отца, то разве отвечаю я за его поступки?
Кайя вздохнул и заговорил очень мягко:
– Иза, я не стану относится к вам хуже. Вы из другого мира. С другими правилами. Я это понимаю и буду защищать вас так, как умею. Но некоторые вещи мне не под силу.
Ну да, он не сможет остановить сплетни или запретить насмешки, потому что сам этот запрет будет смешон. И не оскорбить меня пытается, а оградить от собственной глупости, благо, вчера я продемонстрировала изрядные ее запасы.
– Значит, ваша мать умела лечить животных?
– Да. Я хотела быть, как она.
Детство на конюшнях. И привычный аромат сена. Ласточкины гнезда под крышей и былинки, пляшущие в потоках света. Денники. Лошади. Есть друзья. Есть враги, но скорее придуманные. Конюшенная кошка, что гуляет сама по себе, но приводит котят, и рожает в стойле с полуслепой кобылой по кличке Дрема. Она и вправду почти всегда дремлет. На ней я впервые выехала на манеж и, боясь упасть, цеплялась за гриву. А Дрема лениво трусила привычным, заученным за многие годы маршрутом. И мама смеялась. Она была счастлива там, потому что делала полезное дело.
– На тех конюшнях мама проработала долго. Но я росла, и нужно было поступать, учиться.
Кайя слушает, не перебивая. А я не понимаю, как рассказать о том, что поступление в приличный ВУЗ стоит денег, и что взять их было неоткуда. И поэтому мама согласилась поменять работу.
Те, другие, конюшни были современными. Без кошек, ласточек и старых животных.
Для меня тоже не нашлось места.
– Там держали скаковых лошадей. Очень дорогих. Породистых. От них ждали хороших результатов, а результаты были не всегда. И тогда маме предложили давать лошадям лекарство. Такое, которое бы сделало их сильнее и быстрее. Лекарство было новым. У лошадей всегда берут пробу на допинг, но это средство не обнаружили бы. Никакого риска, так ей сказали.
Кайя кивнул.
– Мама отказалась. Это незаконно. И неправильно. Лошади сгорали. Год или два, а потом все.
– Ее заставили?
– Нет. Наоборот, сказали, что все понимают и, наверное, она права. Только лекарство все равно давали. А когда все вскрылось, то сделали виноватой ее.
Был громкий скандал. Я не понимала, почему мама молчит. Почему не расскажет правду всем, ведь это же правда. А правда – всегда побеждает. Особенно в сказках. В жизни решали деньги.
Состоялся суд, торопливый, стыдливый какой-то. И судья проявил снисхождение. Те, кто играл в скачки, желал поскорее забыть неприятный инцидент. Конюшня сменила хозяев.
Мама потеряла лицензию, репутацию и душу.
А я решила, что не хочу быть ветеринаром.
– Мама продержалась год. Ей было тяжело. Она сама считала себя виноватой, хотя никакой вины не было! – я сорвалась на крик, как всегда, как раньше, когда искала справедливости в чужих кабинетах.
Когда же мама умерла, то смысла в поисках не стало.
Кому и что доказывать?
Наверное, мне повезло, что я была слишком незначительна, чтобы на меня обращали внимание. А могли бы избить, изуродовать или просто раздавить. Как там говорил Урфин? Мир от меня избавлялся.
– Поступить я не поступила. Сначала нашла работу на рынке… меня бы взяли на конюшни по старой памяти, только я не хотела иметь ничего общего с лошадьми. Хотя лошади тут не при чем.
Кайя пришлось обойти стол. И чем ближе он подходил, тем сильнее становилось желание убежать. Спрятаться и поплакать. Но я не плакала тогда и сейчас не стану.
Разговор этот затеян не слез ради.
– Потом был магазин. И одна контора, где торговали лесом. Другая контора. Третья. Я нигде особо не задерживалась. Из последнего – курсы… счетоводов. Так что, Ваша Светлость, вы себе совсем не ту жену выбрали.
Его руки легли мне на плечи, и тяжесть их, тепло, которое ощущалось сквозь плотную ткань платья, успокоили. Разве может случиться что-то плохое, когда он рядом?
– Об этом позвольте судить мне.
Кайя просто стоял, и меня отпускало. Давняя боль, как гной из старой раны. Теперь, если повезет, рана зарубцуется. Шрам – это просто отметка, он уже не причиняет боли.
– Ваша мать – отважная женщина. И мне кажется, что вы похожи на нее.
– Не в том, что касается отваги.
Кайя хмыкнул.
Он просто не знает… и не узнает. Моя вторая тайна останется в прошлом мире.
– А… вы, – я судорожно искала что-то, что продолжило бы разговор. Молчание затягивалось и с каждой минутой становилось все более двусмысленным. – Вы… действительно на тигров охотились?
Подозреваю, что и эта история имеет двойное дно. Тихий вздох Кайя был лучшим подтверждением.
– Откровенность за откровенность! – я уцепилась за эту историю. Соломинка для тонущей меня. И Кайя согласился, что так будет честно.
– Мне было восемь. Урфину – семь. Он много читал. Он всегда любил книги, а дядя охотно их подсовывал.
Я не представляю Кайя ребенком. Или нет? Рыжий. Яркий, как Антошка из мультика. Лопоухий. И сосредоточенный. Забавный, наверное.
Жаль, что не получится увидеть фотографии.
– В очередной книге Урфин прочел про Самаллу. Остров, где всегда лето. А деревья вырастают до самого неба. Выше замковых башен. И дома строят прямо между ветвей. Храм тамошний вырублен в стволе огромного каменного дуба. Разве могли мы устоять?