Читать интересную книгу В стороне от большого света - Юлия Жадовская

Он быстро поднял голову и огляделся, как человек, пробужденный от сна.

— Пойдемте, ради Бога, — сказал он, — зачем вы остаетесь здесь? так можно простудиться.

— Что же с вами делать? я вас звала, вы не слыхали или не хотели идти.

— Со мной случаются странные вещи: бывают минуты, когда я теряю способность видеть и слышать все, что вокруг меня происходит, и похожу на человека, усыпленного магнетизмом. Я бы должен был предупредить вас и заранее попросить снисхождения к подобным припадкам.

— Они находят на вас так, без причины?

— Зачем вам знать это?

— Нескромность моего вопроса оправдывается живым участием, с которым он был сделан.

— Живое участие рождается от доверия к той особе, которая возбуждает его, иначе оно только обидная жалость. Вы могли бы поверить мне?

— В чем?

— Во всем, безусловно. Я не отвечала.

— Желали бы верить?

— О да, желала бы!

— Не слушайте никого и ничего, кроме вашего сердца.

— Оно, говорят, плохой советник.

Он с волнением провел рукой по лицу и сказал почти с досадой:

— Ну поступайте, как знаете.

— Пойдемте поскорее, — сказала я, — наша прогулка в такое время может показаться очень странною.

— Ах, в самом деле! Не лучше ли вам пройти в ту калитку, а я пойду через балкон; таким образом мы избегнем ложных, глупых толков, которых вы так боитесь. Да, впрочем, — прибавил он, — такая предосторожность напрасна: в комнатах никого нет.

— Как никого нет? — спросила я с изумлением. — Куда же делись Марья Ивановна, Маша, Катерина Никитишна?

— Они все ушли. К Марье Ивановне кто-то приехал: дочь ли, сын ли, не помню хорошенько, и они все ушли туда, к ней.

— Лиза! — вскричала я с живостью. — Лиза! возможно ли! и я почти бежала к дому.

— И вы им рады? — спросил он.

— Как не рада! это подруга моего детства. Как же вы до сих пор не сказали мне, что она приехала?

— Я забыл; этот проклятый сон наяву всему причиной.

— Видно, он был или очень хорош, или очень дурен, что так сильно поразил вас.

— Я не желаю вам подобных снов.

— А вы часто их видите?

— Нередко.

— Говорят, лучшее средство избавляться от тяжелых снов — рассказывать их.

— Я расскажу вам после.

— Едва ли вы после найдете удобное время для этого, общества нашего прибавится.

— А как вы думаете, долго они пробудут здесь?

— Я думаю некоротко, они приехали издалека.

— Сон мой недолго рассказывать: я видел, что я отброшен от всего, что дорого и мило мне, в далекую, безотрадную сторону, где не светит солнце, не цветут цветы…

— Вы хандрите, Николай Михайлович! что вам за охота мучить себя!

Мы были уже в гостиной.

— Может быть, — сказал он, взявшись за шляпу. — Покуда прощайте! В вашем новом обществе я буду несносен сегодня. Постараюсь приехать в другой раз, в лучшем расположении духа.

— Как же вы поедете в такой дождь? это решительно невозможно.

— Напротив, очень возможно, я велю поднять коляску.

— Останьтесь, Николай Михайлович, тетушке будет неприятно. Она не любит отпускать гостей в дурную погоду. Право, подумают, что мы поссорились…

— У вас удивительная способность убеждать, стращая разными предположениями и преувеличениями.

Тетушка вышла к нам, оправившись от головной боли и принарядившись для встречи нежданных гостей, о которых ей уже доложили.

Я пожаловалась ей на упрямство Данарова, и она помогла мне уговорить его остаться:

Вскоре пришла и Катерина Никитишна, вестницей скорого прибытия новоприезжих. Лицо ее сохраняло следы недавних слез, пролитых от умиления при виде встречи матери с дочерью. Она рассказывала подробности этой встречи и прибавила, что, кроме Лизы и ее мужа, приехал еще брат последнего.

— Молодой человек? — имела я неосторожность спросить.

На меня устремился взор, горевший яркою, возмутительною насмешкой. Катерина Никитишна вследствие глухоты своей не отвечала на мой вопрос.

— Молодой, молодой, — сказал он мне вполголоса с выражением той же насмешки, — очень любезный, веселый, не то что этот несносный, капризный Данаров, который так надоедает своею хандрой…

— Ах, Николай Михайлович! — сказала я ему с грустным укором, — а кто недавно возмущался против ложных толков?

— Да это будет, я чувствую, что это будет! — сказал он желчно, изменяясь в лице.

— Не забудьте привезти на будущий раз обещанные книжки журналов.

— Слушаю-с, — отвечал он, немилосердно комкая свою шляпу.

— Чем же шляпа виновата? — сказала я ему улыбаясь и встала, чтоб идти навстречу приезжим, голоса которых раздавались уже в прихожей.

Непривычно и странно мне было видеть в наших небольших комнатках столько новых лиц, особенно мужчин. Даже физиономия Мити, который выглядывал из-за плеч мужа Лизы и его брата, показалась мне незнакомою; сама же Марья Ивановна, шедшая впереди всех, представилась мне волшебницей, по воле которой явились эти гости.

Лиза, в шелковом платье, в щеголеватом чепчике и мантилье, была настоящею дамой и казалась гораздо старше своих лет. Большие серые глаза ее смотрели по-прежнему спокойно и бесстрастно. Муж ее пополнел; брат его был молодой человек, высокий, стройный, с курчавыми белокурыми волосами. Лицом он был похож на Федора Матвеевича, но только лучше. В его взгляде и походке была та веселая самонадеянность юности, свойственная натурам легким и беззаботным. Звали его Александр Матвеевич.

Встреча моя с Лизой, если не была трогательна, то была искренна и радушна; но Катерина Никитишна не преминула и тут пролить несколько слез.

— Что они должны теперь чувствовать? — говорила она. — Вот и мне Бог привел видеть Лизавету Николаевну замужем. Время-то как идет! А Марья Ивановна, чай, ног под собой не слышит, материнское сердце болько.

Опомнившись после здорований и первых расспросов, я заметила, что Данарова не было с нами. Через несколько минут он вошел с балкона.

— Данаров! что ты? какими судьбами? — вскричал Александр Матвеевич, подходя к нему.

— Александр! Вот не ожидал! И молодые люди обнялись.

Затем Данаров был представлен Лизе, а с мужем ее он был также знаком прежде.

Лиза, сказав ему несколько общих фраз, посмотрела на меня внимательным, испытующим взором, и я почувствовала, что не потеряла еще привычки смущаться от этого взора.

— Так вот как! — сказала она, входя со мной в мою комнату, — у вас нынче молодые люди завелись. Не пришлось бы мне попировать на твоей свадьбе, Генечка!

— Помилуй, с чего ты это взяла?

— Да ведь он, говорят, к вам часто ездит.

— Так что ж из этого?

— А то, что, значит, он влюблен в тебя.

— Я, по крайней мере, не уверена в этом.

— Да и ты неравнодушна к нему…

— Когда ж ты могла заметить это, Лиза?

— Да уж меня не обманешь; хоть ты и хитришь, да и я не промах.

Я молчала.

— Напрасно скрытничаешь: не сегодня, так завтра узнаю. Она сжала губы и стала снимать чепчик.

— Терпеть не могу чепцов, голове тяжело.

— Вот ты теперь, как прежде, Лиза, — сказала я, — точно и не замужем.

— Нет уж, Генечка, не то, что прежде; и ты уж не та стала, много переменилась. Не та уж дружба ко мне…

— Ты ошибаешься, Лиза; дружба та же, только привычка ослабела. Ты знаешь, я всегда дика после долгой разлуки. Вот поживем, увидишь. Я думала, что ты разлюбила меня.

— Ах, Генечка, ты не думай этого. Сама вспомни, какой переворот был в моей жизни. Я у Татьяны Петровны как в тумане ходила.

— Ну а теперь счастлива ты?

— Теперь мне остается только Бога благодарить. Федя души во мне не слышит. Меня бранят, что я с ним не ласкова, а не понимают, что этак лучше, не избалуешь. Мужа баловать не надо. Посмотри зато, как он ценит, когда я с ним бываю поласковее, ни в чем не откажет. А у меня уж такой характер. А вот Александр Матвеевич опять, — какой милый, добрый. Когда ты его узнаешь, ты сама полюбишь его. Как мы приятно живем в Т***! Знакомые у нас такие славные; мы съезжаемся по вечерам, танцуем, в карты играем. Когда Федя поет, и мы за ним хором. И что хорошо, безо всякой церемонии; а уж как я не люблю, где церемонно! помнишь, у Татьяны Петровны, все в струнку вытянуты.

— Ты мне этого не говорила.

— Нельзя было, Генечка, могли услыхать, передать ей; какая была бы неприятность! Анфиса Павловна везде подслушивала. Пойдем, однако, туда; не рассердилась бы Авдотья Петровна, что мы ушли. Я еще и Данарова-то вашего хорошенько не видала. Какой он бледный, испитой. Болен что ли?

Мы воротились в гостиную.

Погода между тем разгулялась. Ветер утих; разорванные тучи убегали к северу; вечернее солнце светило ярко и обещало великолепный закат.

Мы все, кроме старушек, вышли на балкон и разместились на ступеньках.

Александр Матвеевич осыпал Данарова живою речью и воспоминаниями о прошедшем.