кислым пойлом. И на меня он смотрел как-то не так. Я не замечал этого, пока однажды на тренировке с собаками Свинорыл не сказал мне: Иди за мной, парень. Он хотел, чтобы я пошел за ним в лес, чтобы погонять собак по деревьям. Свинорыл велел Риверу передать сообщение сержанту и оставить нас одних на тренировке. Свинорыл мягко положил руку на мою спину. Он постоянно хватал меня за плечи, его руки казались твердыми, как копыта, и сжимали так крепко, что я чувствовал, как моя спина выгибается, склоняясь, заставляя меня опуститься на колени. Ривер хмуро посмотрел на Свинорыла в тот день, стоя передо мной, и сказал: Он нужен сержанту. Он посмотрел на меня, мотнул головой в сторону зданий и сказал: Пошел, парень. Давай. Я развернулся и побежал так быстро, как только смог. Мои ноги бежали в темноту. На следующее утро Рив разбудил меня и сказал, что я больше не буду водить его собак, а снова пойду работать в поле.
Я хочу рассказать об этом мальчику в машине. Хочу рассказать ему, как его папа пытался снова и снова спасти меня, но у него не получалось. Джоджо прижимает златовласую девочку к своей груди и шепчет ей, пока она играет с его ухом, и его бормочущий голос похож на волны, облизывающие лодку в спокойной бухте, и я понимаю, что в его крови есть еще один запах. Вот чем он отличается от Ривера. Этот запах цветет и пахнет сильнее густой и темной грязи на дне; это соль моря, буквально кипящая. Она бьется в его венах. Отчасти потому он и может видеть меня, в то время как другие не могут, за исключением маленькой девочки. Я подвержен этому биению, беспомощный, как рыбак в лодке без двигателя и весел, которого мчит вперед течение.
Но я не говорю мальчику обо всем этом. Я устраиваюсь среди помятых кусочков бумаги и пластика, разбросанных по полу машины. Я приседаю, словно чешуйчатая птица. Сжимаю горячую чешуйку в кулаке и жду.
Глава 7
Леони
Окна приходится оставить открытыми из-за запаха. Я использовала все салфетки, которые были в бардачке, чтобы убрать грязь, но Микаэла все равно выглядит так, будто ее обмазали краской, и она вымазала всем этим еще и Джоджо, а тот не желает отпускать ее, чтобы смыть с себя рвоту. Все в порядке, – сказал он. – Со мной все в порядке. Но я вижу по тому, как он продолжает это повторять, что это неправда. Та часть меня, которая может не думать о Майкле, понимает, что Джоджо врет, что с ним не все в порядке, потому что он очень беспокоится о Микаэле. Джоджо продолжает смотреть на Мисти, которая наполовину высовывается из окна и жалуется на запах (Вы теперь его уже не вытравите отсюда, – сказала она). Я жду, что увижу его злым в зеркале заднего вида, как раньше, когда Мисти жаловалась. Но вместо этого я вижу на его лице нечто другое. Что-то иное таится в его широко раскрытых глазах и накрепко сжатых губах.
Майкл стучит в дверь. Мы все теснимся на крыльце, пахнем рвотой, солью и мускусом. Ал открывает.
– Здравствуйте. Удивительно, как вас быстро оформили! – говорит Ал.
В него в руке снова кухонная ложка, а с плеча, словно шарф, свисает полотенце. Мне жаль его домработницу, если она у него есть, потому что я почти уверена, что он никогда не моет за собой кастрюли, а просто складывает их одну на другую на кухонном столе. Когда он не в своем кабинете, он вечно что-то стряпает.
– Микаэле все еще плохо. – Мисти проталкивается мимо всех нас и проходит через входную дверь.
– Ну, это никуда не годится, – говорит Ал и отходит назад, чтобы остальные могли пройти внутрь.
Джоджо идет последним; Микаэла все цепляется за него, а он не желает ее опустить на пол.
– Чистые полотенца лежат в шкафу в коридоре, – говорит Эл. – Вам всем надо бы помыться. Мы с Мисти съездим в магазин за лекарствами.
Мисти кивает и выглядит довольной тем, что ей удастся проехаться в незаблеванной машине.
– В кладовке хлеб и имбирный эль, – продолжает Ал. – Не знаю, почему я об этом забыл вчера.
Ал внимательно рассматривает ковер, затем поднимает глаза и обтирает полотенцем лицо.
– Ах да, вспомнил. – Он улыбается мне и Майклу. – Я был поражен своей чудесной компанией и их дарами, не так ли?
Майкл протягивает руку. Она покрыта мозолями от работы в Парчмане: от ухода за дойными коровами и курицами, от грядок. Он рассказал мне, что начальник тюрьмы подумал, что было бы неплохо заставить зеков снова работать на земле, что ему было жаль земель Дельты, пропадающих зря, когда у него есть так много трудоспособных и ничем не занятых мужчин. Но это зацепило что-то в Майкле. Ему понравилось, писал он мне в своих письмах. Он хочет, когда наконец вернется домой, чтобы мы завели сад, где бы мы в итоге ни оказались. Даже если бы это был лишь ряд горшков на бетонной плите. Когда у меня руки в земле, я ни о чем не тревожусь, – сказал он. – Будто говорю пальцами с Богом. Рука Ала выглядит большой и мягкой, и когда он пожимает руку Майклу, она окутывает последнюю, как конверт.
– Спасибо, – говорит Майкл. – За все, что вы сделали для меня и моей семьи.
Ал пожимает плечами, смотрит на свои руки и краснеет еще сильнее.
– Это моя работа, – говорит Ал, – За которую я, кстати, получаю хорошие деньги. Это вам спасибо.
Когда Мисти и Ал уходят, я раздеваю Микаэлу и заставляю Джоджо снять рубашку, а затем кидаю все это в стиральную машину Ала, модный вертикальный агрегат, и потом я минут пять жму на кнопки и верчу рукоятки, чтобы понять, как она работает. Микаэла орет без умолку, пока сидит в ванне, взгляд ее постоянно обращается к Джоджо, и я веду себя с ней грубее, чем следовало бы, намыливая ее худенький животик, ноги, спину. Удаляю комки рвоты из ее волос. Тыкаю тряпкой ей в лицо, чтобы смыть с него всю слизь, корки и слезы, нажимая сильнее, чем следовало бы, потому что злюсь. Мама всегда носила с собой браслет, сделанный из оранжевой пряжи с маленькими оранжевыми бусинами. Каждый день она завязывала его и клала в карман юбки. Когда я или Гивен совершали что-то глупое, например, когда он впервые напился и, вернувшись домой, заблевал все растения на крыльце, или когда я случайно срывала в саду какое-то выращенное мамой растение, приняв его за сорняк, она хватала эту маленькую оранжевую безделушку и начинала молиться: