дружку пальцами, но ничего не получалось. Из прибывших электричек выходили люди, с недоумением смотрели на нас, а мы сидели на корточках и ухахатывались.
Вдруг мы увидели Аиру с Ниной, которые направлялись к нам. Филиппинки озадаченно переглядывались:
— Что вы тут делаете в девять утра? — спросила Аира.
— Пытаемся уехать домой, — выговорила Ольга с трудом, вытирая слёзы от смеха.
— А вы? — поинтересовалась я.
— А мы были в изакае, — ответила Нина.
— Мы — тоже, — созналась я.
— Так поехали домой! Только почему вы стоите на этой стороне перрона? — удивилась Аира. Вы же тогда уедете в противоположную сторону.
— Так мы и уехали в противоположную сторону уже дважды, — сказала я.
И мы снова покатились от хохота.
Когда мы приехали на нашу станцию, дождь пошёл с удвоенной силой. У дверей магазина сидела печальная промокшая кошка, изрядно располневшая от хорошего питания. Было очевидно, что она домашняя. Но мы с Ольгой почему-то возмутились, что кошки в этой стране живут плохо, и единодушно решили забрать ее домой. Я затолкала её себе под плащ и понесла в общежитие. Филиппинки уже было потеряли нас. Тут мы вырулили из-за угла с бедной доверчивой кошкой. Аира закатила глаза и покачала головой:
— Сумасшедшие русские, — сказала она, — оставьте кошку.
— Не оставим, злые филиппинки, — ответила Ольга.
Но пока мы мокли под дождём, рассудок возвращался к нам. Поэтому, уже будучи в лифте общежития, мы, немного протрезвев, поняли, что кошку надо вернуть на место. Мы попрощались с филиппинками и снова поехали вниз. Удивлённые рабочие, которые в подъезде общежития красили стены, перемигивались и смеялись. Что они думали о нас?! Две пьяные европейки продефилировали мимо них с кошкой, но через минуту вышли с этой кошкой из дома. Исчезли за углом, а из-за угла вышли уже без кошки, пьяные, но полные достоинства.
XXIV
Администрация клуба делала для хостесс, как правило, полугодовые визы. Поэтому каждый месяц чьи-то визы заканчивались, и девушки уезжали домой, а им на смену приезжали новые. Иногда вербовали хостесс из других клубов. Таких перебежчиц выискивали и жестоко наказывали. Либо депортировали на Филиппины, либо заставляли отрабатывать в клубе нужный срок уже бесплатно. Так однажды к нам в клуб пришли пятеро мужчин, которые, безо всякой полемики вбежали прямо в зал, выхватили из-за столика недавно появившуюся в клубе Керри, заломили ей руки и потащили к выходу. Она кричала и плакала. Но её хлестали по щекам и угрожали расправой, если она не замолчит. Наша администрация сразу умыла руки. Все трое, Ёдоясан, Хидей и Момин, словно канули в лету. А мы одни, напуганные до полусмерти, стояли у выхода и умоляли их не бить её. Некоторые филиппинки плакали, топали ногами, кричали на них. Но их игнорировали. Равнодушными оставались опытные Алекс со Свит. На их веку, наверное, было немало подобных картин.
На смену Керри где-то в японской школе срочно отыскали красивую филиппинку Юки из обеспеченной семьи. Девушка приехала в Японию учиться, а не зарабатывать деньги. Она отлично знала английский и французский, много читала и будто не вписывалась в пошлую атмосферу клуба. Сдержанная, эффектная, она тихо разговаривала и мало жестикулировала. Филиппинки с ней заговаривали, расспрашивали о жизни, но сразу как-то тушевались и отступали, словно на разных языках говорили. И всё же она оказалась в своей стихии. Многие девушки мужчинам предпочитали женщин. Любовников имели по долгу службы, но, разуверившись в подлинной любви с мужчинами, настоящее тепло получали только от представительниц своего пола. Это было какое-то повальное лесбиянство. Юки же оказалась не просто лесбиянкой от разочарований, а, похоже, это было от природы, потому что работа с мужчинами была не просто неприятна ей в силу того, что была унизительной. Но даже скромные рукопожатия клиентов казались ей невыносимыми. Зато, то количество внимания, которое обрушилось на неё со стороны её новых обожательниц, явно грело ей душу. Видно было, что она присматривалась, выбирала, но ответных знаков внимания пока ни одной не выказывала. За неё откровенно боролись вечные конкурентки Алекс и Свит. И Юки хоть и не поощряла, но принимала ухаживания обеих.
На Филиппинах много разных наречий. В нашем клубе филиппинки делились на два языковых лагеря. Языки были похожи. Как-то, дурачась, мы толкались, и одни кричали: «Араи!», другие: «Агаи!», а мы по-японски: «Итаи!». Так в последствии родилась шутка. При всяких пьяных дурачествах мы кричали на трёх языках: «А-а! Итаи, араи, агаи!».
И всё же часто, чтобы понять друг дружку, девушки прибегали к английскому:
— Покажи мне свои трусики, — говорила Свит по-английски, обращаясь к Юки.
Юки покорно оттопыривала юбку у пояса и показывала ей краешек ткани.
Свит начинала жадно гладить, мять её ляжку, как отупевший от похоти грубый мужик. Юки смотрела на нее с разочарованной сочувствующей улыбкой.
Филиппинки часто бравировали своей однополой любовью. Принародно целовались взасос и орали:
— Мы лесбиянки! Да! Что, Катя, ты покраснела? Почему? Мы любим друг дружку. Иди к нам!
Я тушевалась, не знала, куда деть себя. Они для пущей демонстрации страсти хватали друг дружку за грудь, совали руки между ног.
— Делайте, что хотите, — говорила я, — только меня не трогайте. При чем здесь я?
— Потому что мы не верим, что ты не спишь с Лизой, — гогоча, как гуси, отвечали они. И снова начинали истерично мять друг дружку.
Впрочем, в этих насмешках, в этой браваде была их, своя правда и правота. Этими выходками они словно говорили: «И тебя искалечит и сломает эта система, как и нас. И когда ты будешь нуждаться в любви, ты тоже потянешься к женщине. К той, которая прошла то же, что и ты, и сможет понять тебя, потому что любовь — это понимание». От мужчин они не могли получить этого. Клиент, ищущий дешёвой романтики и секса, не видел в хостесс человека со своими переживаниями и чувствами. Хостесс — не больше, чем функция по увеселению, марионетка. В свою очередь, вечно пьяный клиент для девушек был не больше, чем источник денег. Враждебным и бездушным. Это никак не проявлялось в обычных буднях. Но оказывалось на поверхности в те редкие моменты,