— Да, — призналась я.
— Сейчас, сейчас, — сказал мужчина суетливо и убежал.
Вернулся с банкой горячего кофе из автомата:
— Пейте, пожалуйста! — сказал он ласково, — Зима. Холодно.
— О-ой, это мне?! — я была ошарашена и не сразу догадалась поблагодарить его.
Мужчина раскланялся и ушёл.
— Спасибо, спасибо вам! Доброе сердце! — горячо прокричала я ему вслед.
Он оглянулся и вдруг покраснел, совсем смутившись. И убежал в район частных домов.
У меня в кармане зазвонил телефон.
— Привет, — сказал голос по-русски.
— Игорь? — удивилась я.
— Ты же никогда не остановишься, — сказал он, не поздоровавшись.
— Что ты имеешь ввиду? — спросила я, зная, что он имеет ввиду.
— Так и будешь бежать всю жизнь? — сказал он с раздражением.
— Скорее всего, так и буду. Не понимаю только, почему это волнует тебя.
— Волнует и всё.
— Ты умеешь нормально разговаривать? Без этого твоего апломба.
— С тобой не умею.
— Какого чёрта тогда звонишь?
Он молчал. Сопел в трубку.
— Зачем ты сюда приехала? — спросил он, наконец.
— Глупый вопрос. За деньгами приехала.
— Вернёшься в Россию с деньгами и всё равно не усидишь дома. Чего ты хочешь?
Я задумалась:
— Ну, я хочу прожить настоящую, интересную жизнь. Понимаешь? Мне становится страшно, когда я просыпаюсь утром и могу с уверенностью сказать, какие дела меня ждут. Я загибаю пальцы: «Сейчас я сделаю это, потом это». И в точности предсказываю свой грядущий день. И в самом деле, проживаю его именно так, как предугадывала утром. Просто предугадывать особо нечего, потому что в моей жизни было сотни этих пресных одинаковых дней. И когда оглядываешься назад, череда этих скучных дней как бы сливается в один большой день. И думаешь: «Зачем мне дано было столько времени на жизнь, если я не умела воспользоваться этим временем и прожить свои дни интересно, по-разному».
— Нет, от такой надо держаться подальше, — тихо сказал он сам себе, — Так и будет корёжить тебя до старости.
— Ну да, скорей всего так и есть. Я хочу пережить взлеты, падения, всплески эйфории, разочарования. Пусть лучше я сделаю неверный шаг, пожалею о нём, но буду знать отныне, что это неверно. Только бы не прожить трусливую пресную жизнь в страхе перед своими ошибками и умереть без воспоминаний. Только не это.
— Большинство нормальных людей так и живут. Стремятся к стабильности и спокойно зарабатывают деньги.
— Не хочу цепляться за стабильность и бояться перемен. Постепенно страх перед переменами завладевает человеком настолько, что вытесняет саму личность. Остаётся только привычка к тому, что нажито, и страх утратить это. Да, наверно, большинство людей проживают такие жизни. Но я не хочу. Поэтому, как бы мне тут ни было трудно, я никогда не пожалею о том, что приехала сюда. Я взрослею, становлюсь сильнее. Это мой путь. Конечно, я точно знаю, что никогда больше не окажусь в этой стране в таком качестве. Но именно потому, что я приехала сюда, я это знаю.
— Я всё думаю о тебе. Контракт твой весной закончится. Ты уедешь и не вернёшься. Чем будешь заниматься дальше? Как будешь жить?
— Я не знаю. Хочу зарабатывать деньги, чтобы поездить по миру. Ещё хочу, чтобы когда-нибудь у меня была материальная возможность взять ребенка из детдома. Хочу увидеть весь мир, а умереть на Тибете.
— Ты — чокнутая.
— Наверно… Приезжайте в гости с Лёней.
— Нет. Не хочу тебя видеть.
— Ну, как знаешь. Тогда счастливо.
— Хищница! — крикнул он и бросил трубку.
— Дурак, — ответила я, слушая гудки.
Из бани шёл распаренный розовощёкий Окава.
— Сейчас мы съездим за другой девушкой, хорошо?
— Коибито? — спросила я с усмешкой.
— Да, — ответил он сухо, — Румынка Николь. Помнишь? Я приезжал с ней к вам в клуб.
— Помню, Окавасан.
— Съездим в румынский клуб. Я сделаю ей дохан, потом поедем к вам в клуб. Тебе дохан оплачу.
Николь держалась на удивление естественно. Не было той манерности и напыщенности, что фонтанировала из девушки, когда Окава привозил её в наш клуб. Когда она была моей гостьей, я подавала ей горячее полотенце. Теперь она мне с поклоном вручала полотенце.
— А без церемоний нельзя здесь? — спросила я её шёпотом.
— Ты что! Оштрафует администратор!
Я послушно взяла полотенце.
Румынский клуб оказался просторным и очень красивым. Однако, девушкам не воспрещалось курить с гостями, и из-за курящих хостесс в клубе стоял такой чад, что сбивалось дыхание и текли слёзы. Румынки были все высокие и блондированные, как одна. Многие с большими силиконовыми грудями, накаченными губами и наращенными волосами. Они смотрели, как русские, прямо, напористо, мало улыбались и говорили «Да» совсем по-русски. Но это между собой. А с гостями перевоплощались. Становились улыбчивыми, деликатными. Окава был страшно доволен собой. В нашем клубе он всем показывал, что Николь является его собственностью. Теперь же с огромным удовольствием демонстрировал всем, что его собственность — я. Николь нервничала. Ему это грело душу. Теперь на мою коленку сама собой падала его рука так же, как в прошлый раз эта рука падала на коленку Николь. Словно эта коленка была такой привычной для него, что он и не замечал, как его рука там оказалась.
У меня от дыма страшно разболелась голова, и я попросила Окаву отвезти меня в наш клуб.
— Ираша имасе! — закричали наши филиппинки, когда мы вошли в наше захолустье.
Я продефилировала с важным видом с Окавой под руку, нарочно игнорируя всех. И вдруг громко крикнула:
— Ааа-а!!!
Филиппинки и Куя смешно подпрыгнули от неожиданности.
Окава заказал для меня ужин, выпил сок, оплатил мне дохан и собрался уходить.
— Посидите хотя бы часок, — сказала я.
Он улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Я Николь оплачу все пять лет учёбы, — сказал он, — У неё больная мать, и я ей каждый месяц перечисляю деньги на лекарства. Я преданный человек, и всегда помогаю своим женщинам.