Читать интересную книгу Пути в незнаемое. Сборник двадцатый - Юрий Алексеев

Во всем мире эксперименты по обнаружению потребности человека в притоке информации ставились приблизительно одинаково: испытуемого лишали всякого сообщения с внешним миром, перекрывая информацию, добываемую нашими органами чувств. Звуконепроницаемое помещение, наглухо закрывающие свет очки на глазах, специальные перчатки или картонные футляры на руках, резиновые заглушки, погружение в воду в специальном снаряжении, чтобы тело тоже ничего по возможности не ощущало и в мозг не поступали даже сигналы о напряжении многочисленных мышц. Стремительно реагировал мозг на такую лишенность всяких ощущений из мира. Могучие добровольцы — испытуемые сдавались через короткое время. В разных экспериментах приводятся различные цифры: от шести — десяти часов до двух суток. Испытуемые сами просили и требовали прекратить опыт. Они начинали чувствовать беспричинную тревогу, страх, панический ужас. Путаются мысли, беспричинная слезливость, вязкая паутина обволакивает мозг, резкая утомляемость при попытках сосредоточиться. Помраченное сознание, расстройство ориентации во времени и пространстве, самые разные виды невротических состояний зафиксировали экспериментаторы в подобных опытах. Очень точно обобщил свои ощущения один из участников такого эксперимента: «Из-под ног «я» как бы вымыта существенная основа».

Не правда ли, уместно вспомнить здесь древнюю легенду об Антее? Наша земля действительно питает нас жизненно необходимыми соками, мы действительно теряем силы, оторвавшись от нее и утеряв с ней чувственные связи. О необходимости которых даже не подозреваем всю жизнь. Теперь это показано с достоверностью.

И настолько же мы нуждаемся друг в друге.

Потребность в общении, контакте, солидарности и единодушии с возможно более широким кругом людей — столь же явственное и неотъемлемое влечение человека. Неоспорима и влиятельна наша потребность в поддерживающем, одобряющем контактном обществе с себе подобными. Занимать среди людей достойное место и чувствовать общность, плечо, взгляд, любовь, согласие, преданность — существенный мотив поведения каждого. Эта необходимость в коллективе, общности, единении порой осознается, а чаще неосознанно участвует в формировании поступков, в интересе к жизни и мыслям окружающих и человечества в целом, в неугасающем стремлении к множественному общению. Одиночество человек воспринимает как тяжелейшее наказание людей или судьбы, и в одиночестве продолжая жить мысленным общением с другими, ожиданием перемен, согласованием и соразмерением своих поступков и мыслей с мнением той части человечества, к которой привык себя относить. Человек — существо общественное в гораздо большей степени, чем доступно повседневному взгляду.

А как же удаляющиеся от мира отшельники? Они, утверждают психологи, только кажущимся образом опровергают наличие в человеке потребности жить среди людей. Ибо их душевные контакты с человечеством сохраняются в значительной мере: они молятся за грехи человечества, общаясь с неким высшим существом (в разных религиях способ общения различен, но всюду существует устный или мысленный диалог), они чувствуют себя представителями человечества, и здесь вряд ли стоит говорить о полном разрыве контакта с миром. Интересней специально проводимые эксперименты с одиночеством, когда исследователь по самому своему духовному складу и образу мышления принадлежит земному миру и на время отторгает себя от людей — сознательно, чтобы испытать одиночество. Множество опытов такого рода было проведено недавно — эти эксперименты были связаны с интересом к проблеме длительных космических полетов. Но ставились такие опыты и раньше. Так, еще в тридцать восьмом году известный полярный исследователь адмирал Бирд провел шесть месяцев в маленькой хижине в Антарктике. Это был человек достаточно мужественный, достаточно стойкий, видевший в своей жизни всякое и сознательно пошедший на этот эксперимент.

Уже через три месяца он впал в глубочайшую депрессию. Появилось множество необоснованных страхов. Он боялся отравления угарным газом от печи, обвала крыши, боялся, что его забудут или он не сможет выбраться отсюда. Были и беспричинные острые приступы тревожности. Он перестал заботиться о еде, тепле и чистоте. Он сутками лежал без движения, переживая острые слуховые и зрительные галлюцинации.

Нельзя, к слову, не вспомнить (от великого до смешного слишком близко), что известнейший вопрос «ты меня уважаешь?», несмотря на свою осмеянную обиходность, выражает очень глубокие мотивы, проявляя вполне острую и животрепещущую необходимость в общности, контакте, единении.

То и дело возникает сегодня в статьях психологов очень обязывающее понятие: «давление потребности». Не правда ли, оно говорит о необходимости, а то и о возможности не сегодня завтра его измерить? Да, но как и чем? Нету покуда измерительных линеек, нету эталонов измерения в этой области познания.

Так ли это? Психологи отыскали иные (тоже неизмеряемые, правда ) эталоны. Нашу уверенность в безотказности органов чувств, умеющих измерять реальность. И наше душевное чувство меры. Чувство милосердия и сострадания. Речь идет о двух удивительных, воспроизведенных многими лабораториями экспериментах, показавших чрезвычайно высокий уровень давления потребности в единении.

Восемь человек стоят у стола экспериментатора и оценивают на глаз сравнительную длину четырех начерченных линий (или четырех полосок картона, или палочек — это безразлично). Которая из них длинней? Отвечает первый, второй, третий… Каждый слышит ответы остальных. Стоящий последним с непреложностью (он же верит своим глазам!) видит, что все они единогласно называют совсем не самую длинную. Но единогласно — одну и ту же! Он не знает, что семеро остальных — подставные лица экспериментатора, он не знает, что назначение эксперимента — как раз в том, чтобы столкнуть в нем (и тем самым измерить) очевидность видимой им реальности и потребность быть со всеми и не плоше других! А разница, между прочим, в длинах довольно велика, в иных экспериментах она доходила до четырех сантиметров.

И очевидности переставали верить. Значительное число испытуемых называло более длинной ту же полоску, что и остальные. Существенно и зримо колебались и волновались все. Были и те, что отвечали верно. Только чего им это стоило, видно было невооруженным глазом. Очень сильное, чрезвычайное порой нервное возбуждение охватывало их со всеми его наружными проявлениями.

А во втором эксперименте (его провел исследователь Милгрэм) участвовало четверо испытуемых. Один из них — ученик — запоминал и воспроизводил читавшиеся ему сдвоенные слова. Трое остальных — учителя. В случае неправильного ответа ученик получал удар электрическим током. Начиная от слабого (напряжением в пятнадцать вольт) до очень болезненного (напряжение — четыреста пятьдесят вольт). Шкалу интенсивности удара меняет один из учителей, он же и нажимает кнопку. Силу наказания определяют все трое, но свои суждения первыми произносят двое других, а за нажимающим кнопку — только последнее слово и исполнение. При ударах током от источника до 75 вольт ученик не высказывает видимого неудовольствия, выше этого — ворчит и хмурится. Со 159-ти — жалуется на боль, выше — кричит и корчится, требует прервать эксперимент. Можно за него не беспокоиться: это актер, такое же подставное лицо, как двое других учителей, проявляющих настойчивость и неумолимость. С каждым неправильным ответом они требуют все более и более ужесточить наказание. Цель эксперимента — выяснить податливость третьего (того, кто нажимает кнопку), сопоставить, столкнув, его стремление не противоречить групповому единству и его чувства при виде стонущего от боли человека.

Восемьдесят человек таких испытуемых прошли лабораторию Милгрэма. Двадцать семь из них под давлением группы согласились наносить удары выше ста пятидесяти вольт. Интересно, что в параллельно идущих контрольных опытах (когда вопрос о мере наказания каждый испытуемый решал самостоятельно) до такого уровня дошли только двое. Яркая, не правда ли, иллюстрация давления потребности быть со всеми и как все?

А теперь — о мотиве прямо противоположном.

Павлов, почитавший в исследователе главным «наблюдательность, наблюдательность и наблюдательность», не мог пройти мимо странного поведения одной своей подопытной собаки. Приветливая, ласковая и послушная, она превращалась в исчадие ада, как только на нее надевали лямки и устанавливали в станок для опыта (не болезненного, не страшного ей любого опыта). Она металась, безостановочно выла и лаяла, остервенело грызла ремни. В это время враждебная всем, она тут же теряла всякую агрессивность и злобность, спрыгнув со станка на землю. Павлов предположил у живых существ наличие рефлекса свободы, преувеличенно развитого у наблюдавшейся собаки, и написал об этом специальную статью. Многократно оспоренная впоследствии, столь же часто поддержанная, его гипотеза, говорят психологи, во многом правдоподобна. Ибо если и отсутствует в человеке специальная обособленная потребность в свободе, то острое и яркое проявление какой-то из сокровенных его необходимостей выглядит вовне именно так. Человеку свойственно глубочайшее стремление поступать по собственной воле, думать и решать самостоятельно, а главное — непременно ощущать наличие этой свободы. Если в чем-то и передавая, вручая кому-либо право решать вместо себя, то и это делая добровольно, по собственной склонности и признанию, по собственному нежеланию нести бремя выбора и ответственности. Навязанность и принуждение, давление и зависимость человек воспринимает как ущемление, как гнетущее неудобство и соответственно своим возможностям реагирует на них.