— Вань, где у тебя презервативы?
— Что?!
— Презервативы где? Девчонки упёрлись и без них ни в какую.
Бурмакин вышел из анабиоза и сообразил, что это Переплут трясёт его плечо и требует изделие № 2.
— Вы что там, совсем, очумели?
— Да очнись ты, наконец. Где у тебя презервативы?
— Посмотри в ящике стола, там целая коллекция.
— О-о-о, кажется, нашёл. А ты смотри про Велеслава, смотри, не отвлекайся.
Ваня снова провалился в глубокую старину.
Воды озера были темны и прохладны. Звёзды спрятались, и только месяц украдкой, из-за туч, подглядывал за голыми девами. А девы шумно плескались, ныряли, шутя, топили друг друга, их длинные волосы плыли по воде словно змеи, а грудь молочно светилась в темноте. Их призывной смех и визг далеко разносились в ночном воздухе. Два рослых, красивых, бородатых парня сидели в кустах нагишом и ждали начала празднества, до него оставались считанные минуты. Когда дева ныряла и её попка на миг мелькала из воды, Припекала, азартно бил себя по коленкам и повизгивал.
— Эту облагодетельствую, эту и эту. И ещё эту. И ту, и ту, и вон ту. И ту, конечно. Разве можно такую красу пропустить? — показывал он пальцем на дев, подпрыгивая от нетерпения.
— Парням-то местным хоть кого-нибудь оставь, дрын женонеистовый.
— Перебьются.
— Делай, что хочешь, забабенник, но Любомила моя, — предупредил Переплут, — к ней не лезь.
— Да пожалуйста.
— Велеслав, представляешь, скупердяй эдакий, весь мозг мне вынес, Велесом грозился, карачунов приплёл. Не тронь, мол, Любомилу, не буди Лихо, пока оно тихо.
— Велеслав — из волхвов, с ним лучше не связываться. Тебе что, других дев мало?
— А я, именно, её хочу.
— Тогда не парься, сердце — лучший вещун. Вон те две тоже ничего, я их себе на сладкое оставлю.
Ударило било. С первыми его раскатами в озеро стали прыгать молодые ребята и плыть по направлению к девушкам. Переплут и Припекала тоже сиганули в воду и стали выбирать себе пару. Над озером поднялся шум и гам, голые людские тела замельтешили в воде, как рыбы на нересте. Ночь обещала быть поро-о-очной, но тут на берег приковылял седобородый старец и началось:
— Угомонитесь, девицы и вьюноши, — загундел Велеслав, — воззрите на птиц небесных. Они не умеют думать, но это не мешает их полёту. Воззрите на зверей лесных. Они не ищут смысла жизни и потому не ведают тоски. Успокойтесь, двуногие твари, вам отмерено не так много лет, чтобы предаваться унынию по неизведанным порокам. Будьте добрей и добродетельней, ибо бесноватость стучится в ваши сердца и тени, исходящие от вас, заслоняют вам солнце.
В ответ раздались недовольные вопли:
— Да пошёл ты, кликуша!
— Как? Ты ещё не умер?!
— Эй, Неждан, убери свои грабки, Лада сегодня моей будет!
— Кто тебе сказал такую фигню?! Пусть она сама выбирает, кто ей больше люб.
— Ненагляда, любовь моя, поцелуй меня.
— Отзынь, постылый, не лапай. Мне Припекала глянется.
— Хватит смотреть под ноги, — не унимался волхв, — любуйтесь звёздами. И ночные бабочки холодных подземелий не смогут коснуться вас своими крылами, и родниковая вода заменит вам брагу, и преломленный с путником хлеб дарует вам покой. Отрекитесь от жадности и зависти, ибо только они застят вам свет и лишают вас сна. Не верьте власть предержащим и богатства алчущим. Идите меж горных вершин, не тщась покорить их. Плывите по рекам, не возжелав повернуть их вспять, и когда ночь сменится днём, вы обретёте мудрость.
Вопли из озера приобрели более негативную окраску:
— Велеслав, у тебя совсем чердак сорвало?!
— Он, небось, белены объелся, вот и несёт всякую пургу!
— Заткнись! Не мешай соитию, чучело!
Но заслуженный волхв продолжал гнуть свою линию:
— Не стремитесь оборвать все плоды со смоковницы, человеку это не под силу. Только ветер с аравийских пустынь, только град с разгневанных небес способен убрать весь урожай. А человек слаб, но завистлив, непостоянен в привязанности, но упорен в заблуждениях, лёгок на подъём, но тяжёл при падении.
У сельской молодёжи окончательно лопнуло терпение:
— Заткните его кто-нибудь!
— Если бы ты, Велеслав, не был пожилым человеком, ей ей вылез бы на берег и отходил тебя твоей же клюшкой! Это я, Всеслав Свирепый, тебе говорю.
— Услада, плыви ко мне, моя зазноба.
— Плыву, Припекала, плыву-у-у.
А неистовый волхв продолжал поучать сорванным голосом:
— Бросьте свои мелочные заботы, смените плуг на посох и идите странствовать, ибо никто так не любит дома, как лишившийся его, и никто так не хочет спать, как только что проснувшийся. Многие из вас возжаждали поднять камень выше головы, хотя сил хватает не выше колена, многие взирают на солнце, забыв, что от этого заболят глаза. И помятуйте, смертные: не смейте общаться с Богами, как с равными. До добра это не доведёт, Боги должны жить отдельно, а люди отдельно.
— Котлеты отдельно, а мухи отдельно, — передразнил Переплут, подплывая к Любомиле и обнимая её за талию, — надо же, до чего твоего родителя религия довела.
— Ой, не знаю. Тятенька такие странные вещи говорит: мол, в первую голову нужно его старость лелеять и потчевать, а с Богами водиться ни в коем случае не можно. Мне так боязно. И за тебя, и за него, и за себя.
— Не бойся, любовь моя, и не переживай так. Просто у него от старости и мухоморов крыша поехала.
— Я у него самая младшая. Кому за ним ухаживать, как не мне?
— Тебе, люба моя, конечно, тебе. Давай выберемся на берег, и займёмся плотскими утехами, а после всё обсудим.
Переплут вынес Любомилу на руках из озера и направился к своему шалашу. Однако там его ждал неприятный сюрпризец. Огромные воины в кожаных доспехах, из которых торчали лапы, с вытянутыми лицами, похожими на морды собак, преградили ему путь. Бог опустил любимую на землю, карачуны положили свои собачьи лапы ему плечи.
— Пойдём-ка, Переплут, побазарим.
— О чём?
— О жизни с тобой перетрём, о долге, о любви.
— С вами, псами, только о намордниках перетирать.
— Не выпендривайся, Переплут. Велес тебе запретил с людьми общаться, а ты его взял и ослушался, негодник.
Из шалаша вышел Велеслав и кинул дочери полотняную рубаху.
— Прикройся, бесстыдница.
Любомила быстро облачилась. Переплут дёрнул углом рта, и мигом оказался одет в белоснежную льняную рубаху и порты.
— Это ты, волхв, на меня Велесу накапал? — сдвинул брови Переплут, — запомни, старик, будешь жестоко наказан.
— Я уже наказан, — ведун бестрепетно посмотрел в глаза Богу.
— Да-а-а? И за что?
— За донос на тебя. Велес обрёк меня вечно скитаться по белу свету.
— Разве это наказание — жить вечно?
— Самое лютое из всех, — Велеслав закатил пощёчину дочери, — говорил тебе — не водись с Богами. Добром это не кончится.
— Я люблю его, — зарыдала Любомила, — а он любит меня.
— Боги не могут любить смертных, они используют их в своих интересах, а потом выбрасывают, как надоевших кукол.
— Неправда, — всхлипнула Любомила, — Переплут любит меня.
— Очнись, дура, — Велеслав отвесил дочери ещё одну пощёчину, — ворон ворону глаз не выклюет. Все Боги одинаковы, я поведал Велесу про ослушание Переплута, а, в итоге, сам же и пострадал.
Карачуны надавили лапами на плечи Переплуту.
— Ну, что, шалун, погнали к Велесу?
— Погна-а-али.
Трое Небожителей взмыли вверх и мигом растворились в ночной мгле.
Глава 8. Задутая электричка
Ваня открыл глаза и увидел Леонардо ДиКаприо, собственной персоной, листающего расписание пригородных электричек. Бурмакин в ужасе помотал головой, но потом припомнил всё и затих.
— Проснулся? — оживился брат два.
— Лучше бы я не просыпался.
— Что, так понравились стародавние праздники?
— Нет, так пугают современные будни.
Переплут оглядел разорённую квартиру.
— Да уж. А что, другой хаты у тебя, Ивашка, нет?
— Извиняй, нетути.
— А родители твои, где обитают?
— В деревеньке, под Курском.
— Э-э-э, Ваня, да ты сам лимитчик. А чего тогда на нас наезжал?
— Так всегда и бывает, вчерашние замкадыши больше всех разоряются.
— Не хотел я этого делать, но, видно, деваться некуда, — вздохнул Переплут и щёлкнул пальцами.
В тот же миг квартира приобрела первоначальный облик.
— Ништя-я-як! — взвыл Бурмакин, — а миллион долларов наколдовать могёшь?!
— Хватит уродовать русский язык, Ивашка, он того не заслужил. Собирайся, едем с тобой в урочище.
— Какое ещё урочище?
— Место, где сходятся все тропы, — загадочно улыбнулся Переплут.
— Погоди, нужно в Интернете расписание электричек посмотреть, бумажное, наверняка, устарело, — согласился размякший Бурмакин, — куда путь держим? С какого вокзала порулим?