удовольствием их читают». У меня комок подкатил к горлу.
Зал крематория был забит людьми в шинелях со споротыми погонами. Это были студенты сорок шестого года. Я видел их лица. Мужчины плакали. Плакали молча, и никто не произносил никаких слов. Война снова вошла в нашу жизнь. Из жизни ушел солдат, погибший тогда, когда уже все, казалось, позади. Стояла тишина, которая объясняла все лучше всяких слов.
Из жизни ушел последний родной мне человек.
На следующий день я выехал в Харьков.
Харьков и кандидатская диссертация
Оказавшись в Харькове, я окунулся в напряженную и по-своему интересную жизнь. Харьковское ХАТУ преобразовывалось в ХВАТУ. В его аббревиатуре появилась буква «В» – высшее. Среднее учебное заведение еще продолжало готовить механиков разных специальностей, но доживало последние месяцы. По существу, я был одним из первых должностных лиц будущего высшего учебного заведения, которое должно готовить военных инженеров для строевых частей. И на меня как начальника учебного отдела легла нелегкая обязанность разработать концепцию обучения техническим дисциплинам, которую начальник училища генерал Хадеев должен был уже весной докладывать на каком-то высоком совете.
Предстояло понять и разобраться в том, чему учить, как учить, какова должна быть структура учебных планов.
Все время приходилось ездить в Москву, по меньшей мере, два раза в месяц. Сидел там на всяких заседаниях, изучал чужие планы, опыт подготовки инженеров в других учебных заведениях ВВС. Это была работа по моей военной специальности. Она требовала квалификации, изобретательности – одним словом, это была настоящая работа, которая, что греха таить, мне нравилась. К тому же она была довольно результативной: мои предложения, как правило, принимались и, несмотря на мое смехотворно низкое воинское звание, в управлении учебных заведений ВВС со мной считались.
В Харькове у меня завелся «штат» – немолодая делопроизводитель, жена одного из старших офицеров училища, и заместитель, который был старше меня по званию. И порой мне казалось, что моя жизнь, жизнь кадрового офицера, вроде бы устраивается. Особенно когда я получил комнату – первую собственную жилплощадь. В то время многие семейные старшие офицеры ютились еще в снятых каморках. Хадеев тем самым признал мою полезность для училища. Мне это было приятно.
Мой начальник очень любил спорт – недаром ХВАТУ называли в шутку украинским инфизкультом. Узнав, что у меня первый разряд по лыжам и что я выступал за вторую команду ЦДСА, он отправил меня на первенство Украины по лыжам, благо оно проходило в районе Харькова. Я удачно прошел свой коронный марафон и… был включен в состав сборной Украины. И даже съездил в Свердловск на первенство СССР. Я участвовал в двух индивидуальных гонках и оказался в начале… второй половины участников – не так уж плохо, если подумать! А в эстафетной гонке команда Украины заняла твердое последнее место. Но уже без моего участия.
Иногда по субботам играл у Хадеева в преферанс. Обычно выигрывал, поскольку никаких игр – ни шахмат, ни карт – не любил. И во время игры не заводился! Вот так и покатилась моя новая харьковская жизнь.
Каждый приезд в Москву я использовал для встреч и разговоров с моими знакомыми по академии. Старался не пропускать интересных семинаров, особенно у Вентцеля и Пугачева. Бывал и на заседаниях в Староконюшенной академии. Вот на одном из таких заседаний и произошел эпизод, благодаря которому я оказался на подступах к Олимпу.
В те годы специалистов в области баллистики занимали проблемы рассеивания (или кучности стрельбы) неуправляемых ракетных снарядов. Христиановичем, Гантмахером и Левиным был разработан простой метод расчета, с успехом применявшийся во время войны для реактивных снарядов, используемых в наземных установках легендарных «Катюш». Однако применение этого метода для авиационных ракетных снарядов давало совершенно неверные результаты.
Владимир Семенович Пугачев, который делал доклад на памятном заседании, наглядно объяснил присутствующим, почему этот метод, удостоенный в свое время Сталинской премии, нельзя применять для расчета рассеивания авиационных систем. Суть дела в том, как справедливо утверждал будущий действительный член Академии наук СССР, что реактивная тяга – это некоторый нестационарный случайный процесс. А так как активный участок, на котором работает реактивный двигатель, у авиационных реактивных снарядов достаточно протяженный, то связать закон распределения снарядов у цели с параметрами этого случайного процесса вроде бы пока и невозможно. Все это Владимир Семенович нам объяснял, написав сложнейшее уравнение Фокера – Планка – Колмогорова.
Дмитрий Александрович Вентцель, который вел заседание, поблагодарил докладчика и коротко резюмировал: «Итак, в ясном и высоконаучном докладе показано, что нам пока неизвестно, что и как надо мерить у этого случайного процесса, а тем более – как рассчитывать траекторию снаряда, который находится под его действием. Ну, что ж, как говорил Алексей Николаевич Крылов, поставить задачу – это уже наполовину ее решит ь».
В ночь после доклада я уезжал в Харьков. Мне удалось достать билет только в общий, битком набитый вагон, и у меня было сидячее место. О сне нечего было и думать. И всю ночь я размышлял о прошедшем заседании. Мне казалась противоестественной сама мысль об использовании сложных уравнений для функций распределений, которых мы не умеем решать. И зачем нам столь подробная информация? Я – вооруженец, артиллерист. Для расчета потребностей в боеприпасах мне достаточно знать только среднеквадратичное отклонение снаряда у цели. А для этого достаточно знать то-то и то-то. Так понемногу этой ночью у меня выстраивалась некая схема логических узелков, которая позволяла совсем по-иному поставить задачу расчета рассеивания и обработки результатов стендовых испытаний реактивного двигателя снаряда. А дальше дело уже было за техникой анализа. Я довольно быстро со всем справился, но меня одолевали сомнения: уж больно простой оказалась задача. Эта простота очень смущала, поскольку я не был специалистом в теории вероятностей и уж совсем ничего не понимал в теории случайных процессов – новой области, которая тогда только-только начинала развиваться. Я поехал к Александру Михайловичу Обухову, ученику академика Колмогорова. Мы с ним окончили МГУ в один год, и я не боялся показать ему свое невежество. Он, как мне помнится, не воевал и к этому времени был уже доктором наук. Я, как истинный военный, тогда благоговел перед званиями и стал обращаться к нему на «Вы». Он, правда, не сразу, как истинно интеллигентный человек, тоже перешел на «Вы». Вот с того памятного разговора и до самой его смерти мы, два бывших сокурсника, стали обращать ся друг к другу на «Вы».
Оказалось, что все у меня правильно. Более того, Александр Михайлович показал мне совсем свежую, сорок шестого года, статью Дуба (Doob), в которой известный американский математик по