class="v">
Лишь вечером, с трудом, ссутулясь,
Я попадал в квартирный ДОТ.
Но и чрез спущенные шторы
Я слышал городской прибой,
Волненье улиц-коридоров,
Всегда наполненных толпой…
Я еще что-то написал под настроение, но в памяти остались только последние строчки:
И там – высоко над крышами,
Где звезды уже видны –
Я слышу давно не слышанный
Голос ночной Москвы.
Я искал знакомых, друзей. Многих уже не было. Но на удивление много и осталось. Демобилизованные уже вовсю работали. Встречались с радостью. Радость была от того, что выжили, от того, что снова в Москве. Много разговаривали. Но не о политике и даже не о трудностях послевоенной жизни. Главной темой была работа, будущее страны, ее восстановление, проблема обучения молодежи, обстановка в вузах. Ну и, конечно, домашние дела.
Но начинали всегда с одного и того же: говорили о судьбах общих знакомых и друзей – кто где воевал, кто остался жив, кто еще холост, а кто женат. Бывшие приятельницы, а это все сверстницы, меня особенно не интересовали: они казались мне дамами уже довольно почтенного возраста. Дело тут было, вероятно, даже не в годах. На фронте, при всех его тяготах, мы сохранились теми мальчишками, которые в сорок первом ушли в армию. А на плечи наших сверстниц легли тяжелейшие тыловые заботы: как прокормиться, как одеться, как помочь выжить семье – что-то похожее на то, что у нас сейчас, в девяносто втором году. Эти заботы старят и угнетают человека куда больше, чем прямая опасность, которая становится потом как бы чужим воспоминанием.
Снова в академии
Но вот настал день, когда я явился перед ясными (не очень) очами самого генерал-лейтенанта Орехова, начальника всех кадров Военно-Воздушных Сил всего Советского Союза – человека жестокого (в чем я позднее убедился), перед которым трепетали все те, кто вынужден был иметь с ним дело.
Огромный темноватый кабинет в огромном здании на Пироговской улице. Строгая, очень дорогая мебель. Когда я вошел, какой-то полковник стоял, склонившись над столом. Оказалось, это и был «начальник отдела руководящих кадров», к которому я был командирован. Он как раз докладывал мое «дело». В отличие от принятого порядка, оно мне не было вручено в опечатанном виде при моем отъезде из дивизии, а было отправлено в Москву фельдпочтой. Этим и объяснялась задержка моего приема у высокого начальства – оно должно было иметь время разобраться в моем «деле». Рядом с моим делом лежала какая-то бумага, в которую полковник тыкал пальцем. Доложившись о прибытии, я стал навытяжку. Генерал перекладывал бумаги и что-то бурчал под нос, задавая малозначимые вопросы, и в конце разговора сказал: «Будете работать в отделе главного референта главкома. У Вас хорошие аттестации. Знаете и любите ракетную технику. Это сейчас нужно». И все!
Пока я стоял по стойке смирно, мои глаза ели не начальство, а ту самую бумагу, которая лежала около дела, была ему явно посторонней, и в которую полковник тыкал пальцем. Тогда мое зрение было несколько лучше, чем сейчас, и я разглядел на ней гриф: «Министерство сельскохозяйственного машиностроения». Так называлось тогда то министерство, которое во время войны проектировало и производило ракеты. Это возбудило мое любопытство, и я постарался прочесть текст, что было, конечно, невозможно. Но кое-что я все-таки увидел. Первое – письмо было адресовано главному маршалу авиации Вершинину, тогдашнему главкому. И второе – через всю страницу размашистым почерком было написано красным карандашом: «Использовать в центральном аппарате». И подпись – Вершинин.
Итак, моей судьбой распорядился главком. Отсюда и прием у самого Орехова, который редко кого удостаивал личной беседы, и необычность процедуры отправки «дела». Больше тогда я ничего не понял и не узнал.
Отдел, куда меня направили работать, – большая комната, и в ней несколько полковников или подполковников. Даже майоров не было. А я всего лишь капитан. Мой начальник, тоже полковник, сказал, что мне очень повезло: служба здесь «не бей лежачего», а штатные звания высокие – это не дивизия! «И как тебя взяли? Видно, рука сильная», – добавил он без всякой иронии и даже с некоторым почтением. И впоследствии ко мне относился вполне доброжелательно, но все-таки с некоторой опаской, ибо ему было действительно непонятно, как это капитан, да еще из строевой части, мог здесь оказаться.
А на самом деле все было совсем не так, как об этом думали мои новые сослуживцы. Сам я узнал о том, как произошло мое назначение, только через несколько лет. Вот как это случилось.
Мое письмо дошло до профессора Победоносцева – спасибо Григорьеву, который передал его ему лично. Оказывается, Юрий Александрович меня даже вспомнил. Он занимал тогда высокие посты. Будучи одним из создателей НИИ-88 в Подлипках, он был его главным инженером, что по тем временам означало должность научного и технического руководителя основной кузницы ракетно-космической техники. Одновременно он был членом коллегии министерства. Как это ни странно, но несколько страниц моих расчетов ему очень пригодились. Оказалось, что моя записка была исторически первым критическим комментарием немецких трофейных исследований, перед которыми все стояли на задних лапках. Более того, в моей работе предлагался некий альтернативный подход к решению задач баллистики реактивных снарядов класса «земля – земля». Хорош или плох был предлагаемый подход – это было уже другое дело. Более того, сейчас я могу сказать, что он был плох и совершенно примитивен. Но он был другой, нежели у немцев, и несмотря на все его недостатки все же удобнее, чем метод Кранца, поскольку позволял использовать привычные схемы баллистических расчетов.
На мое письмо водрузили гриф «совершенно секретно», и Победоносцев доложил о нем министру. Тому понравилось: «сами с усами». И он написал письмо главкому: такой вот есть в ВВС капитан Моисеев, который… и т. д. и т. п. Одним словом, демобилизуйте Моисеева и отдайте его нам. А с его работой справится любой инженер полка. Но, по-видимому, он уж очень хорошо меня расписал, потому что Вершинину стало жалко кому-то отдавать этого самого Моисеева, как нечто ему, главкому, принадлежащее. И на этом министерском письме он и начертал – не отпустить, а использовать!
Все это мне рассказал милейший Юрий Александрович, причем дважды. В первый раз после моей кандидатской защиты, а во второй – когда после моей демобилизации пригласил работать на своей кафедре в МВТУ.
А пока, не ведая, как и зачем, я оказался в штабе ВВС, в отделе, где работа оказалась действительно «не бей лежачего». Главной моей обязанностью как младшего по званию было доставать билеты