возможно, что нашей книги уже нет на свете. И такая же судьба может постигнуть вашу. Преступника зовут Нефедов Николай Феофилович, его рост…
– Послушай-ка, – первый полицейский повернулся к своему коллеге, – они не из нашей книги.
– Ага, – точно таким же, издевательским тоном, поддакнул ему второй, – попаданцы. Попаданцы у нас, представляешь?
И оба они заржали.
– Чего смешного? – агрессивно спросил Маврин. – Вам просто рассказали суть дела. Или для ваших мозгов это слишком сложно?
Полицейские разом прекратили смех.
– А ты наглый, – сказал второй полицейский, поворачиваясь к Маврину, в то время как первый зло щурил на него глаза, – я это запомню.
– Простите, но разве вы не должны ловить преступников? – спросила Елена. – Мы не преступники. Мы пришли к вам за помощью.
Полицейские даже не удостоили ее взглядом.
– Вы того не стоите, – медленно процедил первый страж порядка, – но я все же объясню. У нас не может быть попаданцев, тем более женщин. Здесь совсем другой жанр. Опасные бандиты. Крутые полицейские. Перестрелки. Подпольные казино, клубы с красотками.
– А я как раз не красотка, – преспокойно произнесла Елена, – разве мой внешний вид не убеждает вас, что я не отсюда?
– Вы просто группа зарвавшихся статистов, и я не знаю, чего вы добиваетесь, – агрессивно произнес ее оппонент, – уходите. У нас много дел. Настоящих.
– А можно, напоследок, мы откроем здесь окно? – спросила Елена воинственно подаваясь корпусом вперед, – на минуточку?
– Нет, нельзя, – равнодушно ответил ей второй полицейский.
– Это так сильно вас затруднит? – холодно осведомился Андрей, и первый полицейский перевел на него свой ленивый взгляд.
– Да, – бросил он.
– Да ты просто трусишь! – презрительно сказал Маврин, поднимаясь, – Пошли. Нечего здесь делать.
Вместо ответа первый полицейский, почти не меняя положения тела, одним легким жестом дернул оконную раму, и она с хлопком открылась. Ветер с улицы прошелся по его пепельным волосам, по листам бумаги, лежавшим на его столе – выглядело все очень эффектно.
– И? – все тем же, издевательским тоном, спросил страж порядка, – что теперь?
– Элеонора, подойди к окну, – сказала мне Елена, и я, проскользнув сквозь заваленный папками стол, материализовалась перед обоими полицейскими.
– Девушка красивая, – облизнулся второй, – хотя и призрак.
– Что, даже это вас не убеждает? – спросил молчавший все это время Нолин, – или у вас тут каждый день призраки появляются?
– Призраки, вампиры, оборотни. Но не попаданцы. Простите, не тот жанр, – насмешливо произнес первый. – У вас все?
Что ж, это действительно было все.
– Как они могут быть… Такими! – возмущенно произнесла Елена, когда мы отошли достаточно далеко от негостеприимного полицейского участка. – Они же полиция!
И Маврин громко фыркнул.
– Это нуар, – пояснила я. – Там по-разному бывает, но обычно, со злом сражается мрачный герой одиночка. Может, нам его найти? Главные герои, обычно, более вменяемые.
– Элеонора, – произнесла Елена со вздохом, – в нашей книге был целый университет по исследованию книжной реальности. При этом, – она искоса посмотрела на Маврина, – главного героя им определить так и не удалось. Они даже с жанром запутались. Куда уж нам.
– Расскажи мне все, что знаешь про нуар, – попросил Андрей, легонько касаясь моего рукава.
И я принялась рассказывать.
37.
Помнится, в детстве меня очень озадачивало слово «благородство». У нас было собрание романов Дюма, и там в каждой главе упоминалось, какие глав.герои благородные, при этом поступки их противоречили всему тому, что я про это слово знала ( Дартаньян, преспокойно использующий женщин, и Атос, повесивший кого-то там в лесу и т.д. ) И, так как в обычной жизни у нас никто понятием «благородство» не оперировал, то я, постепенно, пришла к выводу, что это слово автоматически присуждается человеку вместе с дворянской частицей «Де».
А потом я поехала учиться, и среди моих сокурсниц была одна очень энергичная девушка, энтузиазма которой хватало, в том числе, и на сотрудничество с банком вещей. Наша общага, с этой точки зрения, была просто кладезь: деревенских было много, и, приехав в новенькой, но абсолютно провинциальной одежде, они быстро меняли ее на более городской прикид, а купленные родителями юбки и кофты пылились в глубине шкафов. Носили мы все эти сокровища в большое полуподвальное помещение, к суровым теткам средних лет. Я, тогда еще не до конца справившаяся со своим затянувшимся пубертатом (экстремальное мини, полупрозрачные блузки, смущенные/пристальные взгляды на всех встречных мужчин), вызывала у них довольно таки брезгливую неприязнь. Это сейчас я понимаю, что женщины эти, повидавшие всякое – и якобы нуждающихся, мешками продающих набранное у них на «Авито», и солидно одетых людей, бросавших им мешок с обгаженным тряпьем («у нас дедок помер») и забирающих в ответ норковую шапку, – женщины эти, давно уже осознавшие, сколько беспримесного зла придется перелопатить тому, кто вознамерился творить добро, имели право на некоторую настороженность. А тогда я их просто не выносила. Всех, кроме одной пожилой сотрудницы – она единственная смотрела на меня как на человека, она на всех так смотрела. При этом она не была ни наивной, ни глупой, ни восторженной, ее даже нельзя было назвать терпеливой, потому что терпеть ей никого и не надо было – ее никто не бесил, никто не вызывал у нее раздражения. Она, как будто, видела ценность в каждом. И глядя на нее, я, внезапно, поняла, что авторы книг хотели выразить этим затертым «благородством».
И тут может возникнуть резонный вопрос, к чему было это чересчур затянутое вступление – дело в том, что мы собирались искать Нефедова. Тайно. Купив карту, Андрей убедился, что других крупных городов поблизости нет, и Нефедов, скорее всего, там же где и мы. Так же, быстро стало понятно, что сосредоточие жизни этого места – ночные клубы, и, зная Нефедова можно было предположить, что он обязательно отметится в самом роскошном из них. И тут всплывал вопрос о благородстве. Дело в том, что у Андрея оно было, и по лицу его это было слишком заметно. Я не сразу поняла, что с ним не так, чем он отличается от остальных, слишком уж красивым он был, но на контрасте с остальными обитателями серой книги, в которую мы попали, делалось ясно, что у него было просто слишком хорошее лицо. Он был слишком добрый, слишком правильный – он был благородный, а здесь каждый был сам за себя, и он выбивался. Даже переодетый в более подходящий костюм он привлекал ненужное внимание, а ведь нам надо было действовать тайно. То же относилось и к Елене, на лице которой широкой кистью была написана упертая честность.
Но то ли дело я! Я вполне вписывалась в местное общество. Маврин так вообще был здесь как свой – недаром же, в том злополучном полицейском участке, он был единственным, кто смог вызвать у стражей порядка хоть какую-то реакцию.
– Мы очень рассчитываем на твою