вместе с женой и, памятуя о появившейся в городе книге и прошлых конфликтах, присел подальше от Алика.
Поначалу мероприятие шло в спокойном размеренном темпе. Студенты, волнуясь и потея, читали свои произведения, а взрослые поэты пили чай вприкуску с печеньем.
Длилось все это достаточно долго, чтобы заскучать.
Затем слово перешло к гостям. Оно медленно и монотонно жужжало до тех пор, пока не наступила очередь Алика, пришедшего на поэтическое мероприятие только с целью раздачи своих книг детям.
Книга на детских руках полетела по букве «п». Бредятин, являясь одним из потешных героев этой книги, принялся подергивать скулой и бессмысленно наклоняться к столу, словно от резких кишечных болей. Его ведьмообразная жена, сидевшая от него по правую руку, воплощенная в миниатюрном эпизоде книги в злобном персонаже, ярко побледнела, ее глаза зажглись огнем крематория.
Алик не замечал происходившего с его коллегами по поэтическому творчеству, он радовался тому, как детские руки обнимают книгу, сказал несколько хороших слов о ней, и вернулся к теме заседания, посвященного Великой Отечественной войне:
– Сейчас часто пересматриваются итоги…
– Нет, я не хочу этого слушать! – вскрикнул Бредятин, кишечные боли которого достигли предела. – Я не хочу слушать этот бред!
– Вы о чем? Я еще ничего не сказал, – удивился Алик.
– Я не буду слушать эту оголтелую пропаганду, – понесло Бредятина, возжелавшего испортить впечатление детей об Алике и о книге, которую они еще не читали. – Сейчас о прошлом говорят черт те что. И он туда же.
– Михаил Иудович, я еще ничего не сказал, – еще раз напомнил Алик.
– Уже видно, куда клоните! – взорвался Бредятин, подпрыгнув с места.
– Вы, видно, начитались лишнего, вот и мерещится, – с мягкой язвительностью парировал Алик.
– Михаил Иудович, упокойтесь, успокойтесь, – вмешалась библиотекарша.
– Не буду я успокаиваться. Я ухожу, – Бредятин оделся и вышел за дверь.
«Я бы, наверное, и сам не выдержал, если бы на моих глазах распространялось парафинящее меня произведение», – подумал Алик и продолжил:
– Все сферы, куда может проникнуть народ, например, журналистика, депутатство, сразу облагаются этическими ограничениями. Но этические ограничения в сфере исследований всегда ведут к жульничеству. Спор о числе погибших в прошедшей войне будет вестись еще долго, но он не умаляет подвига солдат. А сейчас я хочу прочитать стихотворение своего друга Рифмоплетова, которое, правда, посвящено не войне, а жизни, но разве не ради жизни шла эта война?
Для истории жизнь – не святыня,
Как и кладбища тел в забытьи,
Сколько даренных судеб здесь стынет
В вечных поисках соли земли.
Но ни солнце, ни дальние звезды
Не оценят усилий людей.
Мы лишь – пыль, как и звезд этих гроздья,
Для безмерной галактики всей.
Дружные аплодисменты отхлестали жертву Бредятина и выгнали прочь. Алик взглянул на жену Бредятина и обомлел: ведьма, действительно ведьма. Ее распущенные поседевшие волосы, облизывавшие плечи, словно бы обладали собственной жизнью и гасили свет вокруг нее. Глаза блистали перестоявшимся гневом. Алик представил себя мужем этой женщины, и сердце наполнилось ужасом.
«Это она сделала Бредятина! – осознал он. – Как он живет с ней!?»
– Сейчас я проведу небольшой урок, – внезапно произнесла жена Бредятина и встала из-за стола с книжкой в руках.
Алик вспомнил, что она работает преподавателем в каком-то клубе и преподает детям, то ли литературу, то ли журналистику…
Ведьма подошла к одному из молодых поэтов, сидевшему неподалеку от Алика, положила книжку перед ним, открытой на определенной ею странице, и, отойдя на шаг-другой назад, произнесла, повелительно играя интонациями голоса:
– Посмотрите внимательно на эту картинку, что вы видите на ней!
Сказано было достаточно громко для небольшого зала библиотеки, сказано так, как говорят обычно злые колдуньи в сказках. Алику показалось, что волосы на жене Бре- дятина ожили.
Словно бы подтверждая мысли Алика о ведьме, жена Бредятина страшно заговорила о добром. От игры ее голоса сдавливало сердце. Причем, усиливая сливающиеся в слова звуки, она поворачивала рот, исторгающий их, в сторону Алика.
«Колдует, – уверенно понял тот. – Можно верить, можно не верить, но то, что она пытается колдовать – это точно. Мало она онкологией болела. Как таких допускают к детям? Она же всю душу высосет».
Выступлением жены Бредятина заседание и закончилось. Больше Алика на заседания поэтических клубов в маленьком нефтяном городе никогда не приглашали…
РАСПАД И СЛИЯНИЕ
«Как энергия невесомых солнечных лучей способствует произрастанию и развитию, так и любовь, пока не становится чрезмерной».
Публяшникова была самой красивой сотрудницей телерадиокомпании маленького нефтяного города: высокая, длинные светлые волосы, правильные черты лица – и все это богатство при Куплине транслировало на маленький нефтяной город только свой голос под надзором Пальчинковой. Внешность ее паранджой прикрывали стены радиостудии, и причина тому была в легком любовном нраве Публяшниковой, которая не сумев избавиться от случайной беременности и родив сына, превратилась в хищную до денежных мужчин мать-одиночку.
Цветок не может существовать без солнца и воды, без земли и питания, и без множества насекомых самых разных видов, опыляющих его одинаково приятно и равноценно, и как цветок, так и Публяшникова не понимала, почему лишь одна опыляющая пчела может называться ее мужем.
Эту отъявленную сексуальную революционерку опасался даже Куплин, но Алик ее не знал.
– У вас есть отличная ведущая! – восхитилась поверхностным одна из преподавательниц, приезжавших в телерадиокомпанию. – Перестаньте прятать такие кадры!
Алик доверился профессиональному взгляду, и Публяшникова заняла место ведущей телерадиокомпании, а по вечерам к ней в корреспондентскую приходил ее любовник: крепенький парень, работавший водителем во французской фирме, промышлявшей на Крайнем Севере гидроразрывом нефтяных пластов. Потом он внезапно исчез, Публяшникова осталась одна, и словно зверь, ищущий нового полового партнера, тут же сменила повадки.
Брюки на низкой талии, демонстрирующие верхнюю часть ягодиц, и короткая кофточка, открывающая взгляду живот, стали постоянными атрибутами ее внешности. Завершалось все лицом, на котором, кроме ленивой томности, высокомерия и нетерпения читалось:
«Возьми меня прямо сейчас, пока я свободна, но помни – мне нужны деньги».
Она ходила по телерадиокомпании и, разговаривая с мужчинами, покачивала бедрами, словно знаменем, привлекающим растерявшихся на поле битвы бойцов, а когда садилась на стул с открытой спинкой, укороченная талия ее брюк, сползала уже до середины ягодиц. Эти ягодицы, завернутые в тонкие полоски трусов, будучи повернутыми прямо ко входу в корреспондентскую, давали входящим дополнительный сигнал о молчаливом призыве Публяшниковой. Заходила она и к Алику, останавливалась возле стола, скрестив ноги, опускала маникюр на столешницу, гнула талию и говорила первое, что приходило в голову, например, о производстве.
– Юля, ты не на пляже, одевайся поприличнее, –