Хамовский его все равно уничтожит, но это уничтожение станет тем ужаснее, что Алик передаст собственными руками своему убийце самое дорогое, что у него есть…
Он развернулся и ушел от Хамовского. Прошел сквозь зал дворца культуры «Украины», где ритуал продолжился. Песнопения неслись к потолку, к небесам. Алик вышел на площадь перед Дворцом культуры. Небо стремительно темнело. Грозные тучи скрадывали голубизну и приближались к солнцу. Алик испугался, он оглянулся в поисках людей, способных ему помочь. Их было всего трое, этих возможных помощников, но они пребывали в растерянности. И тут Алик понял, что остался один на один в борьбе с тьмой. Он испугался и обратился к последней надежде, к Богу.
– Боже, помоги мне, – взмолился он, протягивая руки к солнцу, ожидая, что из ладоней вылетят искры, превратятся в пламень и этот пламень ударит во тьму и раскромсает, разгонит ее. Но мощные облака быстро затягивали и само солнце, и на границе туч осталась лишь узкая каемка тусклого малинового огня, похожего на прощальный поцелуй. А те искры, что действительно поначалу полетели из ладоней Алика, закручивая затейливые петли, потускнели и исчезли…
***
Алик проснулся. Солнце заглядывало в окно, зажигая шторы и плодя солнечных зайцев, навевая мысли о детстве и не столько мысли, сколько ощущения его. Ощущения оживают, стоит их подкормить тем, что они хорошо знают и помнят. Где-то в этом краю ощущений и прозрений живут подсказчики будущего, живут предупредители и хранители.
УГНЕТАЮЩАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ
«Чтобы подниматься наверх, надо и цепляться за предметы и людей, расположенные выше, а не спускаться на давно исхоженные низины».
Пока солнце за облаками, греются только облака, а что такое власть, как не облака. Стоит облакам пропустить лучи солнца, как жизнь обретает краски и настроение. Отсутствие дальнейших разговоров о его приказном участии в избирательной кампании и стало для Алика этим лучом солнца, который говорил, что его книга правильно понята, что он вышел из числа прислужников Хамовского, готовых на все. Он отстраненно наблюдал, как Хамовский, подстреленный его книгой, самоуверенно отказавшись от избирательной кампании и всего лишь на месяц исчезнув с газетных полос и экрана телевизора, едва не проиграл Тополеновой, редактору самиздатовской двустраничной газетки, внешне похожей на недоделанного Буратино. Он размышлял об этом, сидя в любимом домашнем кресле:
«Хамовский живет в тираже собственных ликов и слов, чтобы не разбежалась публика, сопровождающая его в ход идут новые книги, статьи, лики, встречи, речи, обеды… Но стоит исчезнуть приманкам и напоминаниям, как исчезает и сам Хамовский. Цена его власти – сиюминутность, как у журналиста, а это означает, что в его книгах, статьях, ликах, речах нет нетленной основы. Скоротечна религия господ, но она словно барабан, задающий тон и шаг».
Поначалу и Алика захватывало чувство исполненного долга от реализации приказов, сравнимое, пожалуй, с армейским чувством повиновения. Сомнения появляются при совестливом осмыслении, но они возникают позднее и далеко не у всех. Да и позднее – сложно сделать сиюминутный выбор между повиновением, необходимостью и служением истине.
– Почему у тебя бежит агитационная строка Тополеновой? – грозно спросил Лизадков по телефону.
Над Аликом уже висела вина перед Матушкой, которую Хамовский запретил показывать на экране, и он не хотел добавлять новую тяжесть на сердце. Для него честность оставалась вполне живым зверьком, еще не вытравленным ни Квашняковым, ни Лизадковым,… ни повышением в должности. Он, несмотря ни на что, оставался в первую очередь – журналистом, а не чиновником.
– Она имеет право на объявление бегущей строкой по договору, как и каждый из кандидатов, – ответил он. – В том числе и Хамовский.
– Право?! Какое право? – повысил голос Лизадков. – Убирай немедленно.
– Но она оплатила, у меня будут проблемы, – возразил Алик.
– У тебя будут проблемы, если не снимешь строку, – выкрикнул Лизадков, который только что имел разговор с Хамовским и прикрывал сам себя.
Просчет в избирательной кампании мог отразиться на его карьере и кошельке.
– Так на меня дело откроют, – напомнил Алик.
– Никто ничего не откроет, Супов все замнет, – ответил Лизадков. – Снимай немедленно.
***
Председатель избирательной комиссии маленького нефтяного города Супов был человеком скрытным. Он мог зарегистрировать нужного Хамовскому кандидата после определенного законом срока. Он хранил бюллетени так, что никому, никогда не удавалось их пересчитать.
Кухня выборов, как и в любом ресторане, оставалась вне внимания кушающей публики. Конечно, надо быть глупцом, чтобы обедать у известного отравителя. Но жители маленького нефтяного города, избиравшие власть, никогда не брезговали и не опасались.
Публике давали блюдо, а что там в этом блюде: плюнул ли кто в него, положены ли все ингредиенты и соблюдена ли пропорция и весовые соотношения – это вопрос темный, рассчитанный на вкусовое восприятие. Не сумел распознать, жуй, что дают, а сумел, так все равно ничего не докажешь или потеряешь столько времени, что и жить некогда будет. Вот такой фигурой был Супов.
***
Алик снял бегущую строку и получил два гражданских судебных дела и два штрафа. В преследовании его первейшую роль сыграл Супов, публично вставший на сторону Тополеновой. Алик позвонил Лизадкову.
– О-у? – весело отозвался Лизадков в трубке.
– Я был у Супова. На меня дело составляют, – демонстративно грустно сказал Алик, что, по его мнению, должно было вызвать сочувствие на той стороне телефонного соединения.
– Ну и пусть составляют, – чуть не рассмеялся Лизадков и еще веселей продолжил, как о несущественной пустяковине. – Алик! Че ты! Пусть составляют! Че ты?!
– Вы приказали, я исполнил. Сейчас вы меня бросили на съедение собственной структуре, – напомнил Алик.
– Ничего страшного, – произнес Лизадков так, словно пропел. – Ну, заплатишь штраф пятьсот или тысячу рублей. Че волнуешься?
– Вы знаете, мне эти подставы неприятны, – ответил Алик.
– Ну, че ты!? Выпиши себе премию. Хамовский подпишет, – ответил Лизадков.
***
Хамовский молча подписал распоряжение о премировании, в которое Алик для безопасности вписал весь коллектив телерадиокомпании, и кинул бумагу Алику. Деньги для него давно стали обоями, скрадывающими окружающий его негатив.
«На еду не обижаются», – говорила теща, и Алик распространил эту поговорку на деньги. Деньги глушили вину, отстраняли от содеянного, но не пленили ум.
Бойтесь лекарств чиновников, они укрепляют их стул и изводят беспокойства, а их беспокойство – не ты ли – тот, кто ищет путь? Но, не щупая, не найти; не пробуя – не узнать. Алик щупал, пробовал и ошибался.
ВЗАИМНЫЕ ОЦЕНКИ
«С близкими ругаются потому, что от них ждут большей помощи, чем получают».
Средства массовой информации маленького нефтяного города давно превратились