смогла соорудить:
– Алексей Матерзанович, мы выкупили свою долю тиража и готовы продолжать, если дадите добро.
Работая в административной системе, Лизадков знал, что любая шестеренка должна вращаться от того, что ее вращает другая – более ведущая. Он не любил самостоятельное вращение снизу, заставлявшее ведущих напрягаться.
– Сколько скупили? – осторожно спросил он.
– Более ста экземпляров, – бойко ответила Ховк и еще раз добавила. – И готовы продолжать.
– Кто приказывал? – спросил он так же осторожно, но с той интонацией, по которой и ребенок сообразит, что получит наказание.
– Так Семен Петрович же сказал: сами дали деньги, сами и исправляйте? – испуганно вопросила Ховк.
– Он же не сказал: покупать, – съязвил Лизадков.
– Ну, так…, – неуверенно произнесла Ховк.
– Вы даете деньги на следующий тираж, – крикнул в трубку Лизадков. – Он вам и больше продаст, только попросите.
– Так покупать книги, или не надо? – уже всерьез испугалась Ховк, чувствуя, что совершила ошибку. – Люди же скупят.
– Кто их купит, кроме таких дур?! – не выдержал Лизадков. – Вы не знаете жителей, за которыми убирают ваши дворники и уборщики? От культуры здешнего населения подъезды уже не отмыть, а леса не очистить. Это рабочий город, а не библиотека.
***
Мысль в душе или мозге, как хотите, проходит ряд согласований по отдельным кабинетам, где находятся цензоры жизни, знатоки, и стоит одному из них отвлечься на бытовую неустроенность, конфликт и т.д., как мысль останется недоделанной или загубленной. Это и приводит к ошибкам. Не отвлекайте цензоров жизни суетой, а тем – не увольняйте.
КОЛДОВСТВО
«Я должен быть благодарен тем силам, которые подарили мне меня, но ввиду сложности выявления этих волшебников, мне приходится быть благодарным небу».
В квартиру, свет из которой уже высосала полутьма, разлившаяся на улице, пришел Квашняков. Шея его была перекручена, словно голова сделала несколько оборотов, да так и осталась. На лице застыло горе. Руки нервно сжимали книгу Алика.
– Ты зачем это написал? – в голосе Квашнякова звучал даже не упрек, а смертельная обида.
– Не огорчайтесь, – попросил Алик. – Возможно, книга не дойдет до читателя в этом городе, Хамовский скупит тираж. Если нет – то только тогда…
Спустя короткое время после этого разговора Алик, прогуливаясь по проспекту, заметил яркую ленту, какой ограждают места происшествия. За ней на корточках сидели милиционеры. Алик полюбопытствовал:
– Что произошло?
– Человеку сильно плохо, – ответили ему.
Этим человеком был Квашняков. Алик не разглядел его, лежащего на земле, страшился видеть его. Он чувствовал, что тот умирает, и душа вот-вот покинет тело и устремится искать того, кто виновен в его смерти…
Алик быстрым шагом пошел прочь, но чем дальше отходил от места печального возлежания Квашнякова, тем больше понимал, что не помер Квашняков и, скорее всего, не помрет, да и сам Алик не желал ему погибели, но притворился Квашняков. Он вымаливал смертельную для врагов жалость Хамовского.
Следующая встреча состоялась спустя две недели.
Квашняков почернел и иссох так, что костюм стал сильно велик, и голова смотрелась над этим костюмом, как тонкий почерневший фитиль на фоне воскового прута свечи, то есть миниатюрно, несуразно, глуповато, но устрашающе. Именно устрашающее воздействие хотела оказать на Алика эта головешка. Устрашить, и далее враг сам себя поест собственным страхом, а врагом Квашнякова был сейчас он – Алик. И Алик интуитивно понимал, что в устрашении и была суть визита Квашнякова.
– Я тебе все припомню, Алик, и отплачу. Ты получишь сполна за мою обиду, – прошептал Квашняков, как прошипел.
Кому хочется слышать такие слова от полуживого персонажа, похожего на вылезший из-под земли истлевший труп, каковым Квашняков вполне мог и быть, когда бы не избегнул клинической смерти? С другой стороны бояться трупа – то же самое, что бояться любого предмета, лишенного жизни, вроде палки или камня.
Алик брезгливо взял Квашнякова за плечи, мягко и любезно проводил до лестницы, ощущая через прикосновение к дорогому костюму его зловонную злобу, и как только Квашняков оказался перед открытой дверью, от порога которой открывалась лестница вниз со множеством, не менее десятка ступеней, дал тому крепкого пинка в задницу, всею подошвой ботинка, так что Квашняков покатился вниз…
Этот пинок в администрации маленького нефтяного города Алику не простили.
Уже на следующий день он почувствовал, как сгустились вокруг него силы тьмы. Борьба с ними походила на бессмысленное уговаривание северной природы сменить нрав.
Облики тьмы зеленоватыми расплывчатыми образами, похожими на зимние испарения из канализации, поднимались из-под земли и плыли над нею навстречу неотвратимо. Оставался только вопрос – кто их источник?
Встреча с Хамовским прояснила все. На месте, где обычно располагалась дверь в его кабинет, светилась и колыхалась прозрачная энергетическая мантия.
Хамовский, завидев Алика, встал с кресла и подошел, сменив сердитое выражение лица на заинтересованное и даже любезное.
– Видишь это свечение? – спросил он и, не дожидаясь ответа Алика, продолжил. – Сквозь него ты не проникнешь. Оно высасывает из тебя силы. Тебе недолго осталось…
***
В холле Дворца культуры маленького нефтяного города готовилось колдовство. Дети! Девочки, одетые в легкие полупрозрачные платьица, строились квадратами, один внутри другого. Они готовились к ритуалу привлечения темных сил. Алик увидел это и испугался. Он понял, что его хотят уничтожить куда быстрее, чем он ожидал. Те глупые ожидания, что Хамовский будет великодушен к выпуску книжки про него и возможно сочтет лучшим вариантом выкупить тираж, оказались глупыми. Алик устремился к девочкам.
– Подождите, не начинайте, я схожу к Хамовскому, – крикнул он, и маленькие колдуньи замерли в ожидании.
Имя шефа остановило их. Это единственное, что могло их остановить. Алик побежал к кабинету Хамовского. Посланница от колдуний опередила Алика, чтобы получить дополнительные указания в отношении ритуала. Когда Алик добрался до Хамовского, девочка уже побежала обратно.
Хамовский по-прежнему сидел в своем черном кресле. Он еще сильнее растолстел, более того – полысел. Его лицо покрылось жировыми складками, свинячьи глазки недобро поглядывали. Он ожидал приближения Алика, как паук ожидает приближения мухи, безо всякого движения, природно зная, что та никуда не денется.
Хамовский понимал, зачем пришел Алик – просить пощады и снисхождения. Но никакой пощады.
– Сожми кулачок, – сказал он Алику. – Там появится небольшое яичко. Передай его мне.
Что будет после этого, Хамовский не сказал. Можно было только догадываться.
«Простит или не простит?» – об этом думал Алик, сжал кулак, и там действительно появилось яичко, нематериальное, полупрозрачное, оно сияло золотым светом. Отдать его Хамовскому означало отдать свою суть, душу. И Алик понял: Хамовский рассчитывает, что он из желания сохранить свою жизнь, передаст это яичко. Тогда