На мгновение мне послышалось безжалостное звучание голоса Флоранс, когда она крикнула „Иди!" старому куруме на пороге его смерти.
На секунду я измерил степень возмущения, ненависти к миру, в который ее привели обстоятельства кровосмешения, внебрачного рождения, детство, проведенное в ледяном монастыре, ее ненужная красота, ее бедное существование. И я догадался, что сила ее любви ко мне вызывалась не мною, а ее потребностью в радости, тепле, освобождении и что она была переполнена этим, необратимо доведена до исступления.
И я испугался еще больше и подленько искал защиты.
— Это неправда, — воскликнул я, — ты не одна! У тебя есть сэр Арчибальд, твой отец. Он любит тебя, он говорил мне.
— Да, но еще больше он стыдится меня. Если бы ты только знал, как он прятался, чтобы встретиться со мной, когда я была маленькой. А там, у сестер, не он говорил со мной, а Ван Бек, всегда Ван Бек. А мой отец дрожал и отворачивал лицо.
— Ты знала, что авансом была продана Ван Беку?
Зачем я задал этот вопрос Флоранс и выбрал эти грубые слова, такие гнусные? Хотел ли я попросту унизить ее, напомнить, в каком состоянии я ее встретил, и тем самым лишить ее всякой попытки быть требовательной?
Или же доказать самому себе, что я ничего не был должен женщине, которой нечего терять?
Должно быть, я подчинился и тому и другому мотиву.
Когда мужчина хочет сохранить полную свободу, отказываясь пожертвовать хотя бы чем-нибудь из своих удовольствий и страстей, он вынужден пойти на подобные извороты.
Впрочем, эта уловка не помогла.
Флоранс сумела найти в своей искренней наивности, в неподкупности своего сердца слова, которые опрокинули мои жалкие увертки, отговорки, мою осмотрительность и предосторожности, так как она этого не понимала.
— Ван Бек и мой отец, — сказала Флоранс, — никогда не ставили меня в известность о своих сделках. Но я догадалась сама: я была уверена, что Ван Бек овладеет мной.
— И тогда? — спросил я.
— Тогда… — повторила Флоранс, не понимая.
— Что ты думаешь делать?
Флоранс взглянула на меня с мягким удивлением и ответила:
— Что могу я сделать, жизнь моя? Согласиться. Это все.
— Что? Ты не стала бы сопротивляться?
— Сопротивляться? Как? У меня нет семьи, профессии, я никого не знаю… я всего лишь метиска.
Я воскликнул, на этот раз искренне и с ребяческим пафосом:
— Лучше смерть!
— Я не хочу умереть, — сказала серьезно Флоранс. — Я еще не начала жить…
Внезапно она замолчала, глубоко, сильно вздохнула, отчего ее голые груди всколыхнулись чудесным волнообразным движением. Затем она продолжала с таким жаром, что я вздрогнул:
— Это неправда. Это неправда. Я начала жить с тобой. Ты пришел, жизнь моя, и ты меня освободишь навсегда, навсегда.
Несмотря на все мои жалкие усилия, я чувствовал, как путы, словно смола, все больше схватывали меня. Я попытался освободиться в последний раз.
— Послушай, — сказал я почти сурово, — не строй иллюзий. Я взялся довезти тебя до Марселя и больше ничего.
Флоранс, улыбаясь, встряхнула головой. Я редко чувствовал себя так неловко, как перед мужеством и нежностью этой улыбки.
— До Марселя! — сказала Флоранс, как во сне. — Шесть недель вместе на одном судне. Возможно ли это? Это слишком… слишком прекрасно!
У меня не хватило слов, чтобы ответить. Я пошел в ванную.
И, только попрощавшись с Флоранс, я увидел, как надломились ее душевные силы, которые, казалось, ничто не могло надорвать.
Когда я торопливо поцеловал ее, нечто вроде животного страха, детского ужаса исказили лицо метиски. Она судорожно прижалась ко мне, прошептав:
— Ты скоро придешь снова?
— Ну, разумеется, — ответил я с твердым убеждением не приходить к Флоранс, прежде чем „Поль Лека", на который мы должны сесть в конце месяца, покинет Шанхай.
Я собирался подать знак нанятому шоферу, когда понял, что меня зовут:
— Господин лейтенант!.. Господин лейтенант!
Я с радостью узнал юнгу с „Яванской розы", но он, казалось, не был доволен встречей со мной. Вместо того, чтобы расцвести как это было при моем приближении на судне, его маленькое неподвижное лицо выражало опасение и странный гнев.
Мальчик отошел от скопища тележек рикш, за которыми он стоял, и направился в переулок.
Коротким жестом он велел мне следовать за ним: любопытство побудило меня подчиниться.
— Ну и к чему столько таинственности? — спросил я, догнав его.
Маленький малаец вперил в меня полный упрека взгляд.
— Я говорил тебе, — прошептал он, — оставить девушку-метиску.
— Это не твое дело! — ответил я нетерпеливо.
— Это мое дело! — сказал юнга, и упрямая морщинка появилась на его грязном лбу. — Это мое дело! Я хочу тебе добра, ты знаешь.
— Да, да, это так. Ты всегда был мне другом. Но я не понимаю…
— Ты никогда ничего не понимаешь! — сурово прервал меня юнга. — У тебя глаза ребенка, у которого нет кормилицы. Ты не понимаешь, что я здесь для того, чтобы следить за метиской и сказать Ван Беку, приходишь ли ты к ней.
Слова сэра Арчибальда снова вспомнились мне: „Ван Бек не покупает вслепую".
Я молчал, а юнга продолжал:
— Тебе повезло! Первую половину месяца матросы свободны. Они тратят свое жалованье. Они ходят к женщинам, курят опиум. — Он вздохнул от зависти. — Я самый маленький, поэтому мне нечего сказать. Но потом перед отелем буду не я. Не приходи больше, прошу тебя, не приходи больше!
— Это я тебе обещаю, старина!
Маленький малаец, конечно, не мог понять, почему мои слова сопровождались невольной ухмылкой.
XVII
Однако пять дней спустя я снова оказался в „Астор-хаусе". Стоит отметить, что я не сознавал этого.
В самом деле, после свидания с Флоранс более безрассудно, чем когда-либо, я бросился в разгул развлечений. Одна ночь сна восстановила мои силы.
Когда сегодня я вспоминаю эти часы беспрерывного пьянства, одурманивания наркотиками, игры, сластолюбия, этот адский безостановочный бег, я испытываю некое наводящее ужас неверие.
Какое абсурдное расточительство, какое преступное презрение к разуму, чувствам, нервам, внутренним побуждениям!
Я цепенею при мысли, что молодой здоровый человек, которому открылся мир своей самой необычной чарующей стороной, был озабочен одной лишь потребностью разрушить себя, не видя прекрасного настоящего, которое судьба бросила к его ногам.
Но так уж было. И я ничего не мог поделать.
Я пребывал в состоянии, близком к галлюцинациям, сомнамбулизму. Я действовал благодаря одним лишь физическим рефлексам. И когда группа неизвестных друзей, взявшихся заботиться обо мне в течение двух суток, решила отправиться на большой, благотворительный праздник, организованный англосаксонской колонией, я присоединился к ней, не зная, куда иду и зачем.