чувствовал себя хорошо. В это время Эль-Кучилло подошел к английскому офицеру.
— Я должен указать вашему высокородию, что этот француз мой пленник, — произнес он.
Англичанин замахнулся на Эль-Кучилло саблей и закричал:
— Вы — негодяй и разбойник! Прямо срам для нас иметь таких союзников. Будь я на месте лорда Веллингтона[6], вы давно бы болтались с веревкой на шее на первом попавшемся дереве.
— Но как же быть с моим пленником? — сладким, вкрадчивым голосом повторил Эль-Кучилло, мерзко улыбаясь.
— Он отправится с нами в британский лагерь.
— В таком случае, позвольте вам сказать словечко на ухо.
Он приблизился к юному офицеру, а затем вдруг быстро повернулся ко мне и выстрелил. Пуля скользнула по моим волосам и пробила насквозь шапку. Видя, что он промахнулся, Эль-Кучилло собирался выстрелить снова, но в этот момент английский сержант сильным ударом сабли поразил его в шею. Голова была почти отделена от туловища. Эль-Кучилло, окровавленный, упал на землю.
Вся орда разбойников бросилась на нас. Отбив их нападение, мы повернули лошадей и помчались, что есть духу, по извилистой тропинке, направляясь к открытой долине.
Выбравшись из ущелий, мы остановились и стали подсчитывать наши потери.
Я был изранен и утомлен, но радовался при мысли, что мне, Этьену Жерару, удалось оставить по себе хорошую память в этой шайке убийц.
Я даже произнес сопровождающим меня англичанам маленькую речь, в которой об'яснял им, какого знаменитого воина они спасли от смерти. После этого я хотел сказать им несколько слов о славе и о том, что храбрые противники должны уважать друг друга, но офицер прервал поток моего красноречия.
— Все это так, но каковы наши потери, сержант? — спросил он.
— Лошадь Джонса ранена пистолетной пулей в щеку.
— Джонс отправится с нами, а сержант Галлидай с Гарвеем и Смитом пусть едут направо навстречу патрулям германских гусар.
Сержант и двое солдат немедленно же двинулись прочь, а мы с офицером направились к английскому лагерю. За нами в некотором отдалении следовал сержант на раненой лошади.
Мы с офицером сошлись очень скоро. Он мне рассказал, что лорд Веллингтон послал его разведать, не продвигается ли французская армия через горы.
Двигаясь по освещенной луной долине и наслаждаясь прелестями чудной испанской ночи, мы мирно беседовали друг с другом.
В таких приятных разговорах мы провели всю ночь. На рассвете откуда-то спереди раздался треск мушкетов. Англичанин об'яснил мне, что стрельба производится в английском лагере. Там заведен обычай каждое утро разряжать мушкеты и класть в них свежие заряды.
— До наших передовых постов остается не больше мили, — сказал он.
Я оглянулся по сторонам и заметил, что мы остались вдвоем. Мы ехали крупной рысью, и драгун, следовавший за нами на хромой лошади, отстал и пропал из вида. Во всей пустынной и скалистой местности никого, кроме меня и моего спутника, не было. Оба мы были вооружены и сидели на прекрасных конях. И вот тогда-то я и задал себе вопрос: так ли уж это необходимо мне ехать вперед — к английским передовым постам? Недолго раздумывая, я остановил свою лошадь и об'яснил англичанину, что желаю уехать.
Он задумался на мгновение, а потом наивно спросил:
— Итак, вы хотите задать драла?
— С вашего разрешения…
— Если вы попробуете сделать хоть шаг, я вам немедленно отрублю голову, — произнес англичанин.
— Ну, это еще неизвестно.
— А вот мы посмотрим! — воскликнул он, обнажая саблю.
Я сделал то же самое, но, не желая причинять вред этому прекрасному молодому человеку, я стал уговаривать его не горячиться.
— Вы говорите, что я ваш пленник, но ведь и я мог бы сказать то же самое. Хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что вы хорошо владеете саблей, но вам никогда не победить лучшего бойца во всех шести легких кавалерийских бригадах французской армии.
Вместо ответа, он хотел меня ударить по голове. Я парировал и отсек половину его белого плюмажа. Он хотел поразить меня в грудь, но я опять отбил его удар и отрубил остаток плюмажа.
— Чорт побери ваши обезьяньи фокусы! — воскликнул он в то время, как я от'ехал от него на несколько шагов.
— Послушайте, зачем вы на меня нападаете? Ведь вы видите, что я не отражаю ваших ударов, — сказал я.
— Вы должны ехать со мной в лагерь.
— Я ни за что не поеду в лагерь.
— Ставлю девять против четырех, что поедете, — крикнул он, снова бросаясь на меня и замахиваясь саблей.
Его слова о девяти и четырех навели меня на новую мысль. Очевидно, он был ярым спорщиком, и я решил воспользоваться этим.
— Знаете что, — предложил я, — бросимте кости и