прорастая в его тело.
Омлет оказывается безвозвратно испорченным, впрочем, времени на него всё равно не остаётся. Роб подвозит меня до школы, и я бегу в класс с пятнадцатиминутным опозданием. Да и плевать! Во мне всё ликует, и я совершенно не могу понять, как такое возможно, и почему меня, как маятник бросает из крайности в крайность.
Плевать! Теперь точно. Всё хорошо будет, я уверена!
Я врываюсь в класс и столбенею. На моём месте сидит Зина. Немая сцена затягивается и я, сбросив оцепенение, наконец спрашиваю:
– А что вы здесь делаете, Зинаида Михайловна?
– Да вот, – с ехидством отвечает она, – думали, вы не явитесь сегодня. Анатолий Евгеньевич попросил меня подменить вас. Всякие же обстоятельства у людей бывают.
– Спасибо, но я уже здесь, так что вы можете идти.
– Нет, Алиса Вадимовна, это вы можете идти. Директор попросил, чтобы вы к нему зашли, если всё-таки появитесь на рабочем месте.
Зина сияет и победно улыбается.
25. Креативный директор
– Алиса Вадимовна, – с притворной радостью тянет козлище, когда я открываю дверь его кабинета. – А я уж думал, вы забыли про нас.
– Здравствуйте, Анатолий Евгеньевич. Я ничего не забыла, просто опоздала на десять минут по семейным обстоятельствам. Прошу прощения.
– Прощения просите? Это хорошо. Да вы садитесь, садитесь.
– Мне на урок надо.
– Уже не надо. Спасибо Зинаиде Михайловне, что согласилась вас заменить, а то сорвали бы вы нам учебный план.
– Я действительно опоздала, но вы правда хотите меня убедить, что это могло сорвать учебный план?
– А как же! – с жаром отвечает директор. – Да, хочу вас убедить и очень сожалею, что приходится именно что убеждать, а сами вы этого не понимаете. Мня это чрезвычайно печалит. Чрезвычайно.
Вот шут гороховый!
– Разрешите мне, пожалуйста, провести урок, а отругаете меня потом. Ваша Зинаида Михайловна и на тридцать минут, бывало, опаздывала и никто её не заменял при этом.
– А вы на неё напрасно пытаетесь разговор перевести. Нам надо решить, что с вами делать, а не с ней.
– Что со мной делать? В каком смысле?
– Да вот именно в том смысле, всё правильно вы подумали, – он щурится и внимательно оглядывает меня с головы до ног.
Я стою перед ним, как голая, а он, не стесняясь, на меня пялится:
– Вот смотрю я на вас и представляю, что буду делать и сколько раз. Ну не увольнять же вас, правда? – Он отвратительно посмеивается – Надо же дать вам шанс. Провести профилактические мероприятия, а уж там видно будет.
– Вы на что намекаете?
– Я? Намекаю? Да что вы Алиса Вадимовна! Я вам открытым текстом говорю. Завтра встретимся с вами для проведения воспитательной беседы. Я буду вас воспитывать. Вы же вроде со своим сожителем расстались? Ну вот, значит не заняты будете. А уж я со своей стороны не буду подходить к вопросу поверхностно и время жалеть не стану. Займусь с вами по полной программе.
Вот же урод.
– Вы с ума что ли сошли? – не выдерживаю я. Его взгляд из сладкого и масляного моментально твердеет и подёргивается льдом.
– Напрасно вы, моя дорогая, хамите начальству, – говорит он уже без юродства. – Замечание у вас уже имеется, сейчас влеплю выговор и полетите вы у меня за неисполнение трудовых обязательств и нарушение дисциплины. Докладная о сегодняшнем опоздании вот она, здесь уже, – тычет он пальцем в бумаги на столе.
Меня колотит от ярости и беспомощности, но я ничего не могу сделать, а он продолжает своё:
– Я же вам даю шанс исправиться. Сам, лично соглашаюсь возиться с вами, – он приподнимает брови и ухмыляется, – и заниматься воспитательной работой. Хотя, мы можем и совместно с Зинаидой Михайловной взять над вами шефство. Ну что, вы меня поняли?
Я не отвечаю, разворачиваюсь и выхожу из кабинета, со всей силы шарахая дверью. Чтоб у тебя все стёкла повылетали, козлище! Из приоткрытой двери расположенного рядом моего кабинета выглядывает Зинка и, делая недовольное лицо, тут же закрывает дверь.
Шефство он возьмёт, вот же скотина. Меня долго ещё трясёт, и я сижу в учительской и не могу успокоиться. Заглядывает Трегубова, видит меня и с удивлением спрашивает:
– Алиса, а вы чего не на уроке?
– Да понимаете, Наталья Степановна, меня в кабинет не пустили.
Я рассказываю завучу, что со мной произошло, не особо делая упор на сексуальных намёках, потому что доказать здесь ничего невозможно. Да и сама я не до конца верю, что дело обстоит именно так. Директор наш паяц редкостный, так что часто и не поймёшь, что именно он имеет в виду.
– Ну, Кузьмищев что-то уж совсем в креатив ударился. Я с ним переговорю, попробую вразумить, а то он не пойми что творит уже.
Подбодрённая завучем, я постепенно отключаюсь от этого происшествия, и мои мысли возвращаются к Робу. Здесь тоже всё непросто. Я с удивлением замечаю в себе радостное ликование и учащение сердечного ритма при упоминании о нём. Таких ярких чувств я не испытывала, может быть, даже со времён школы.
Но есть в этом всём что-то странное и тревожное. Все эти встречи в течение всей моей жизни, одержимость... Пока я не могу осознать, что это будет для меня значить, но сосредоточиться на мыслях не получается из-за необходимости вести уроки.
Когда раздаётся последний звонок, я бегу к выходу чуть ли не раньше учеников. Мы с Робом не договаривались о планах на вечер, и я даже не знаю увидимся ли мы сегодня. При мысли об этом я испытываю разочарование. Не нужно раньше времени к нему привязываться, но с сердцем, как известно, сладу нет. В общем, не знаю, увидимся ли мы сегодня, но ноги сами несут меня отсюда.
Перед выходом я сталкиваюсь с козлищем. Не самое приятное завершение рабочего дня.
– С работы вы, я вижу, вовремя уходите, без опозданий, – говорит директор елейным голосом и усмехается. – Завучу решили пожаловаться? Глупо, Алиса Вадимовна, я же ей не подчиняюсь. Вы не знали что ли?
– А я не жаловалась, Анатолий Евгеньевич, просто наблюдениями делилась.
Мы выходим на школьное крыльцо.
– Смотрите, как бы вам не пожалеть. Вы по-хорошему не понимаете, судя по всему, – уже довольно