Читать интересную книгу Необходимость рефлексии. Статьи разных лет - Ефим Гофман

В большинстве своём все эти интеллектуалы прекрасно осознавали провинциализм киевской жизни советских времён. На протяжении десятилетий «застойной» эпохи основными окнами в большой мир (учитывая, к тому же, что контакт с дальним зарубежьем был затруднён) для них неизбежно являлись российские «толстые» журналы, фильмы Тарковского, песни Высоцкого, поездки в Москву и Ленинград, где можно было попасть на Таганку и в БДТ, на концерт Рихтера в Большом зале консерватории и выставку «Москва-Париж» в Пушкинском музее. Приоритетным самиздатовско-тамиздатовским чтением для них (так же, как и для интеллектуалов Москвы, Саратова или Новосибирска) была отнюдь не украиноязычная поэзия и публицистика (имевшая хождение, по преимуществу, в националистически-ориентированной среде), но Бродский и Солженицын, «Доктор Живаго» и воспоминания Надежды Мандельштам. Впрочем, отнюдь не все из них так уж рвались к запретному чтиву Многие люди этого слоя были ориентированы на добропорядочно-успешное продвижение по служебной лестнице и весьма равнодушно реагировали даже на позорные явления, имевшие место совсем рядом (что называется – под боком!), на драматичные повороты судеб своих замечательных земляков: будь то арест кинорежиссёра Сергея Параджанова или выталкивание из страны писателя Виктора Некрасова.

Продолжим, однако, разговор о той части среды, которая была восприимчива к оппозиционно-вольнодумным настроениям. Некоторые её представители, сочувствовавшие украинской национальной идее, были каплей в море. Допустим, циркулировали временами в этом социуме туманно-елейные разговоры о будущей свободной суверенной стране, в которой русским будет лучше, чем в России, а евреям лучше, чем в Израиле (памятная фраза из мифотворческого арсенала начала 90-х вполне под стать отвлечённому идеализму тех настроений). Превалировало всё же другое. Русскоязычные киевляне, критически относившиеся к советской власти, конечно же, сочувствовали трудностям и обидам украиноязычного населения, но рассматривали их, по преимуществу, в одном пакете с другими ограничениями прав и свобод, характерными для тогдашнего строя. Никакой личной вины перед украинцами эти люди не ощущали. Да и не имели. Учтём, к тому же, что общие установки на запретительство, исходившие в своей основе от тоталитарно-бюрократического Центра, с удвоенным рвением проводились в жизнь на местах бесчисленным множеством сугубо украинских начальников и начальничков. Подобные «поддержка и энтузиазм миллионов» проявлялись в полном соответствии с расхожим афоризмом: «если в России ногти стригут, то на Украине пальцы рубят». Между прочим, собирательный образ запретителя, как правило, рисовался русскоязычно-киевскому «коллективному бессознательному» не в виде таинственного пришельца с далёкой планеты Лубянка, но в обличим укоренённого в местной почве угрюмого и хитрого мужичка, методично твердящего нечто вроде: Щоб ніяких Шніток в програмі не було!» (эту фразу устное городское творчество приписывало одному из тогдашних директоров киевской филармонии).

Почему же в эпоху перестройки люди рассматриваемой среды вдруг стали такими ярыми патриотами Украины?

Тому, на наш взгляд, есть несколько причин.

Во-первых, к этому времени контингент киевлян существенно изменился. Благодаря исходу многих даровитых нонконформистов всё в те же Москву и Питер, а также – еврейской эмиграции (на самом деле – не только еврейской, если учесть, что с помощью иного «паровоза»-Шапиро покидало страну немало примкнувших Шепиловых и Шепиленко), освободилось пространство, заполнившееся совсем иными людьми. Впрочем, освободилось оно не только в Киеве, но и в Харькове, и в Донецке, и в Днепропетровске. Какой смысл, однако, был энергичным карьеристам с амбициями хозяев положения стремиться в города, не имевшие столичного статуса? Вот и ехали предприимчивые, целеустремлённые выходцы из западноукраинских городов и восточноукраинских сёл в Киев. А по мере того, как укреплялся их вес и влияние в столичной среде, многие коренные киевляне (вынужденные контактировать с ними хотя бы по работе) постепенно приобщались к их образу мыслей, их системе ценностей. К концу 80-х годов статистическое соотношение коренных киевлян и приезжих было достаточным для благоприятствования таким процессам.

Во-вторых, существенной предпосылкой «украинизации» сознания киевлян явилась проблема Чернобыля. К панике, охватившей тогда, в 1986 году, городских жителей, относиться иронически невозможно. Тревоги по поводу киевской экологической ситуации имели (да и сейчас имеют) серьёзные основания. Понятно, что взбудораженное испугом массовое сознание ищет в такой ситуации палочку-выручалочку. Для многих в то время такой спасительной зацепкой оказалась идея, формулировавшаяся примерно так: все беды – от чрезмерного диктата Политбюро и КГБ; если разрушить империю, то этот диктат будет автоматически ликвидирован; соответственно и различные опасности (в том числе экологические) сойдут на нет. Надо сказать, что теперь, когда мы лицом к лицу соприкоснулись с новой, не имперской, суверенной властью, сильно поубавились даже надежды на недопущение ею нового Чернобыля. Амбициозная суетливость в сочетании с безответственным разгильдяйством, характерные для нынешнего «оранжевого» руководства, не позволяют видеть в нём надёжную защиту от техногенных катастроф.

И – самое главное, в-третьих. На рубеже 80-х и 90-х годов с внушительной силой проявили себя глобальные, общемировые идейные поветрия. Речь идёт об, условно говоря, прогрессистских тенденциях, помноженных для жителей бывшего Союза на безумное разочарование в идеях и практике коммунизма. Альтернативой «совку» для большинства граждан разлагающейся империи явилась неправильно понятая либеральная идея.

Раньше всегда казалось: либерализм – система воззрений, предполагающая, что важнейшей общечеловеческой ценностью является свобода, а первостепенной общественной задачей – защита прав человека. Понятие «либерализм» ощущалось родственным таким понятиям, как «плюрализм», «толерантность». Не случайно прилагательное «либеральный» в быту ассоциируется с проявлениями мягкости, терпимости. Именно такое понимание либерализма является, в частности, основой убеждений и идеалов автора этого текста.

Совсем иным выглядит либерализм в нынешней интерпретации, произвольно вычленяющей из всей совокупности прав человека одно-единственное, расцениваемое в качестве главного. Речь идёт о праве на частную собственность и её неприкосновенность. Гарантией его соблюдения является стабильный режим рыночной экономики.

Что же до остальных прав, то их новоявленные «либералы» отменять не собираются, но, как бы выразиться поточнее… Такое ощущение, что логически-понятийный аппарат людей, стоящих на подобных позициях, работает, как ни странно, в режиме ненавистного им марксистского образа мыслей. Точнее, не марксистского (если иметь в виду подлинный марксизм, во многом – утопическое, но не беспросветно-вредоносное учение), а мышления в духе схем из советско-вузовского казарменного курса общественных дисциплин. Говоря конкретнее, новые «либералы» полагают, что есть базис – рыночная экономика, а есть надстройка – всё остальное. Если будет установлен стабильный рынок, то остальные свободы-права автоматически придут в действие.

Есть у «либералов» и конкретный пример, долженствующий подтверждать их правоту: государство, успешно реализовавшее упомянутые базисно-надстроечные принципы. Что же это за страна? Для догадки трёх попыток не надо. Ну конечно же – Соединённые Штаты Америки! Соответственно, как полагают «либералы», право Америки на статус единственной сверхдержавы, диктующей всему миру, как ему надо жить, не подлежит даже и обсуждению.

Совершенно понятно, что значительная часть приверженцев подобных идей руководствуется устремлениями попросту меркантильного толка; что не последнюю роль играют в этой ситуации даже сугубо приватные обстоятельства (так диагноз около-майданной истерии в кругах иных русскоязычных киевлян был порою весьма нехитрым: наличие близких родственников в США; впрочем, заметим для объективности, что и анти-оранжевые настроения иных недалёких восточноукраинских обывателей нередко обусловлены всего лишь наличием родственников в России). И всё же немалое число людей, ориентированных на подобный «либерализм», не преследует при этом никаких личных выгод, не относится к категории преуспевающих. В среде киевских оранжистов вполне хватает бескорыстных фанатиков. К сомнениям, к скептическому пересмотру взглядов и оценок такие люди не склонны. Казалось бы, с 1991-го по 2004 год немало воды утекло, к тому же – существенно облегчился доступ к разнообразным информационным источникам. Вместе с тем, никак не отрезвили этих киевлян ни провальные результаты российского ельцинско-гайдаровского эксперимента 90-х годов, ни судьбы многих стран «третьего мира», уже веками пребывающих во временной, по «либеральному» мнению, стадии «дикого капитализма».