ни бога…
«Неужели меня не ищут? — думает Коспан. — Неужели все махнули рукой? Не может этого быть, так не бывает».
Он пытается представить себе, как его ищут, как тревожатся родные и друзья, но видит все это расплывчато, туманно, словно сквозь толщу воды. Чувства его притупились от бесконечного холода и усталости. Он только идет и идет. Это он знает твердо — надо идти…
Привал. Коспан лежит, опершись па локоть, опустив голову. Спины овец, стоящих в тихой балке, покрыты снегом. Они недвижимы, кажется, что это не живые существа, а фигурки, вылепленные из снега. Ткнешь кнутом — рассыплются.
Почерневшее, распухшее лицо Коспана словно обтянуто воловьей шкурой — оно не чувствует прикосновения снега. А тело дрожит от непрекращающегося озноба, мелкая отвратительная дрожь.
Разная мерзость мерещится Коспану; вот выплывает наглое бессовестное лицо Жаппасбая.
Вот рожа! Такому, как видно, совершенно безразлично общее презрение и брезгливость. Как говорится, плюнь в глаза, все божья роса.
…Прошлой осенью Жаппасбай, примазавшись к одному районному работнику, заявился в дом Коспана. Коспана как ножом резануло. Хотелось ему сразу же показать Жаппасбаю на дверь, но он должен был принять его спутника и угостить, как положено. Не будешь ведь объяснять малознакомому человеку всю сложность их отношений. Коспан промолчал, и Жаппасбай как ни в чем не бывало сел к столу.
За столом выяснилось, что он уже на пенсии. Некогда мощное грузное тело сейчас обвисло, как полупустой мешок, усы стали сивыми. Только наглости не убавилось.
Жаппасбай никому не давал говорить за столом, а сам все гудел, гудел без умолку. Рассказывал, что его связывают с Коспаном и Жанель давние теплые отношения, что он почти друг дома, во всяком случае благодетель.
— Хоть я сейчас и на пенсии, а актипность (активность) терять не могу. Как-никак бывший актеп (актив). Вот, понимаешь, добровольно вошел в камасию (комиссию), проверяю готовность к зимовке скота.
Перед отъездом он отозвал Коспана в сторону.
— Ох, чабаны, чабаны, пока вам не скажешь, вы и не догадаетесь. Выбери-ка мне, друг Коспан, овечку пожирнее. Если хочешь, пятнадцать рублей заплачу по колхозной цене. Спасибо, дорогой, знал, что ты не откажешь, но на всякий случай отношение от председателя припас.
Он сунул в руку Коспану какую-то бумажку. Коспан взглянул на него с изумлением. Есть ли предел наглости у этого типа? Медленно разорвал бумажку на мелкие кусочки.
— Пусть председатель и дает вам овцу.
Гнусное бессовестное лицо все еще маячит перед глазами. Что за наваждение?
Лицо это словно символ недобрых лет. Каждый раз, когда он видит это лицо, в нем возникает отголосок мерзкого чувства, чувства собственного ничтожества и бессилия, чувства стыда перед окружающими и какой-то неосознанной вины, хотя стыдиться ему вроде нечего и вины никакой нет.
Когда впервые возникло это чувство? Когда он вернулся домой? Или еще раньше?
Весной сорок пятого года в лагерь вместе с далеким гулом канонады пришла надежда. Даже «доходяги» приободрились, в потухших уже глазах появились живые огоньки.
И вот этот день пришел. Ночью сбежала охрана, а утром появился первый советский танк с небритыми солдатами на броне.
Невозможно передать словами радость, охватившую толпу измученных людей. Слезы, смех, поцелуи, песни… Каждый солдат казался родным братом. Воздух свободы опьянял, бывшие смертники чувствовали себя юношами на пороге новой, огромной, фантастически прекрасной жизни.
Предварительным допросам никто не придавал особого значения…
Но проверка затягивалась. Пленных перебрасывали с места на место, и никто ничего определенного им не говорил. Офицеры, которые вели допросы, становились все более хмурыми и неприступными.
«Расскажите-ка нам еще раз все, как было, только обстоятельно и детально», — повторяли они.
И пленный угрюмо замолкал. А ведь эти офицеры еще совсем недавно были будто родными братьями. Они пришли с Родины!
Родина… Для них, прошедших через лишения и муки, это было самое священное слово. Можно жить даже без близких людей, но нельзя жить без Родины.
Люди утешали друг друга, говорили о необходимости всестороннего и тщательного расследования, но сердце отказывалось воспринимать эти «объективные» доводы, появлялась обида.
Первым со всей определенностью высказался, разумеется, Гусев.
— Что-то не добреют к нам эти ребята. Боюсь, что надолго затянется все это.
— Неужели домой не отпустят? — ужаснулся кто-то.
— Отпустить-то отпустят, но думаю, что и дома нас встретят без цветов и оркестра…
— Почему ты так решил? — спросил Коспан.
Гусев быстро взглянул на него, невесело усмехнулся и после довольно продолжительной паузы задумчиво проговорил:
— Ну, ничего, нормальный человек всегда найдет выход.
Все эти неприятные разговоры, многомесячное ожидание, конечно, омрачали радость освобождения, но окончательно заглушить ее не могли. Каждый жил надеждой на скорую встречу с Родиной, с близкими людьми.
А когда Коспан увидел наконец свой родной поселок, он сразу начисто забыл о красивых офицерах со стальными глазами. Он никогда бы и не вспомнил о них, если бы…
В райисполкоме из старых знакомых и сослуживцев не осталось никого, кроме некоего Ляшкера. Ляшкер встретил его шумно и радостно и сразу повел к заместителю председателя.
По внешнему виду заместитель скорее напоминал грузчика. На нем была самая заурядная телогрейка. Не отличался особенной импозантностью и кабинет его: печка-голландка облупилась, пол был некрашен и не очень чист. Пахло сыростью, пылью, табачным дымом. Все это напомнило Коспану недавний фронтовой быт, и ему стало приятно и легко.
Он весело смотрел на продолговатое лицо заместителя, на котором выделялся вислый мясистый нос. На щеке заместителя была большая, как и у самого Коспана, черная бородавка, из которой, словно пучковая антенна, торчали жесткие волосы. Изрытое оспой лицо его, видимо, плохо поддавалось бритве: рядом с гладко выбритыми участками кожи соседствовали островки щетины. Взгляд из-под припухших век казался сонным и флегматичным.
Сонливость эту как рукой сняло, когда Ляшкер представил Коспана как бывшего работника райисполкома.
— Очень рад, очень рад. С благополучным возвращением! Замечательно, что снова пришли сюда, Кадров у нас не хватает. Давай-ка сразу быка за рога. Чего там рассусоливать? Вот вам анкета, заполняйте.
Когда Коспан подал ему заполненную анкету, он принял ее с благодушным свойским видом и читать начал как-то небрежно, — извините, мол, за формальности. По мере чтения лицо его вытягивалось, брови сходились к переносице. Не дочитав даже до конца, он глянул на Коспана, и тот увидел вдруг столь знакомые ему отчужденные глаза с холодным металлическим блеском.
— Мда-а… Значит, так… Жена, стало быть, есть у вас, а детей… гхм… стало быть, нету…
Пряча глаза, он ворошил на столе какие-то бумажки. По всему было видно, что он стремится как можно скорее закончить эту неприятную процедуру.