Читать интересную книгу Я есть кто Я есть - Нодар Джин

Мы, евреи, должны отречься от всякой умеренности и в словах и в действиях. Пусть свобода отдалена от нас целым морем крови, — мы все-таки достанем ее; пусть она лежит в непролазной грязи, — мы и оттуда вытащим ее. Оттого-то злоба и побеждает всюду, оттого-то глупость и пошлость всегда остаются в выигрыше, что они идут к цели кратчайшей дорогой, не заботясь о том, чиста она или грязна. Чистота не устрашает их, они употребляют даже благородные средства для достижения скверных целей, — а мы, станем ли мы избегать грязи даже в том случае, когда по ней можно дойти до добра? Нет, выискивая только чистые тропинки, мы теряем время и все; ведь где бы мы ни нагнали нашего врага, где бы мы ни напали на него, везде будет грязь, и рано или поздно, нам придется вступить в нее, если мы хотим, чтобы наше дело одержало победу… Да, меч против меча, коварство против коварства, собачий лай против собачьего лая! Гейне говорит, что и свобода должна иметь своих иезуитов; я говорю то же самое. Не только иезуитов, — она должна иметь все, чем обладают ее враги. Нам незачем противопоставлять коварству искренность, пороку — добродетель, наглости — кротость, грубости — вежливость.

Скажите, в этих великих битвах нашего времени, когда одна сила сражается с другою, не повторяется ли то же самое, что видим мы в мелких поединках всех времен, когда два человека дерутся между собой, каждый из-за своей собственной жизни? Разве дурак не побеждает всегда мудрого, злодей — благородного? Это происходит оттого, что благородные люди сражаются правом за право. Право можно добыть только неправдою, потому что даже в битве за истину нельзя обойтись без наемников, а этим последним не заплатишь добродетелью.

Парижские письма

Чудное, право, дело! Тысячу раз испытал я уже это, и все-таки оно для меня вечно ново. Одни упрекают меня в том, что я еврей; другие прощают мне это: третьи даже хвалят меня за мое происхождение, но вспоминают об этом все. Они точно заколдованы в этом магическом еврейском круге и никак не могут из него выбраться. И я очень хорошо знаю причину этого злого колдовства.

Бедные немцы/ Живя в подвале, имея над собой семь этажей высших сословий, они находят облегчение в беседе о людях живущих еще ниже, чем они, — в погребе. Сознание, что они не евреи, утешает их в том, что судьба не делает их гофратами. Нет, мое еврейское происхождение никогда не было причиною моего озлобления против немцев, моего ослепления. Я ведь не был бы достоин наслаждаться светом солнца, если бы из-за насмешек, которые я всегда презирал, из-за страданий, которые я давно выстрадал, — мне вздумалось платить постыдным ропотом за милость, оказанную мне Господом в том отношении, что я в одно и то же время — немец и еврей. Нет, я умею ценить это незаслуженное счастье, — счастье быть немцем и одновременно евреем, иметь возможность стремиться ко всем добродетелям немцев, но при этом не разделять с ними ни одного из их недостатков и пороков. Да, именно потому, что я родился рабом, свобода милее мне, чем вам. Да, вследствие того. что я был обучен рабству, я понимаю свободу лучше вас. Да, оттого, что у меня не было при рождении никакого отечества, я жажду приобрести его гораздо сильнее, чем вы, и вследствие того, что место, где я родился, было ограничено одною еврейскою улицей, за запертыми воротами которой начиналась для меня чужая земля, — мне недостаточно теперь иметь отечеством ни город, ни провинцию, ни целую область; я могу удовольствоваться только всею великою отчизной.

Я перестал быть рабом граждан и поэтому не желаю теперь никакого рабства; я хочу быть совершенно свободным. Дом моей свободы я выстроил себе заново снизу до самой крыши; следуйте моему примеру и не довольствуйтесь накладкой новых черепиц на крышу полусгнившего государственного здания. Прошу вас, не презирайте моих евреев. Вы лишили их воздуха, но это предохранило их от гнилости. Вы насыпали в их сердце соль ненависти, но это помогло ему сохраниться в свежести. Вы всю зиму держали их в глубоком погребе, заткнув отдушину навозом; но сами, не защищаемые ничем от морозного воздуха, полузамерзли. Когда наступит весна, мы увидим, кто зазеленеет прежде — евреи или христиане.

Там же

Европейское равновесие поддерживается еврейством. Сегодня оно дает деньги одной силе, завтра — другой и т. д., — каждой поочередно, и таким образом заботливо поддерживает общий порядок. Дон Кихот принял ветряные мельницы за великанов и понесся на них с копьем; евреи же смотрят на исполинский дух времени как на ветряные мельницы, сделанные из бумаги, и решительно ничего не боятся. Господство над миром давно обещано им, и это обещание теперь исполнено. Но они народ хитрый и скрывают это. Они, подобно трусам во время сражения, притворяются мертвыми для того, чтобы их не убивали. Им очень хорошо известно, что они, как дерн, будут тем легче зеленеть, чем больше их будут топтать ногами и бить.

Там же

Каждый человек имеет право быть дураком, и с этим невозможно спорить; но ведь и правом этим надо пользоваться скромно и умеренно. Евреи глупее всякого животного, если воображают, что в случае революции немецкие правительства станут защищать их. Нет, евреев принесут в жертву народной ненависти; правительства будут стараться откупиться этой ценою у революции. В Индии, когда желают убить гремучую змею, то выпускают против нее быка; она пожирает его, и так как после этого становится неподвижною, — ее убивают. Евреи будут быками, которых отдадут на съедение революции.

Там же

На днях кто-то спросил Гейне, чем его политические убеждения отличаются от моих. Гейне ответил: «Я — обыкновенная гильотина, а Берне — паровая».

Там же

ГУМАНИЗМ МАРКСА

Существует серия идей, которые сводятся к тому, будто внук трирских раввинов Мордехай, или Карл, Маркс (1818–1883) украл у своего народа одну из древних его идей, а затем предал его и предрек ему бесславный конец. Во всех подобных концепциях столько же глупости, сколько злопыхательства.

Утверждать, что Маркс был плагиатором на том основании, что его идея об «избранности» пролетариата в новое время является-де сколком с вековечной библейской тезы об избранности еврейства — так же смехотворно, как говорить на том же основании, что идеи Маркса — насквозь еврейские. Единственное, что идея об «избранности» рабочих имеет общего с «избранничеством» евреев, — это ее ограниченность во времени. Что же касается догадки о родственности Маркса еврейской духовной традиции, — об этом следует говорить громче, но, конечно же, на основании других, глобальных представлений.

Эта родственность проявляется прежде всего в том, что, подобно библейским Пророкам, свою принадлежность к еврейскому мышлению Маркс проявил в неприятии сектанства и в утверждении универсализма; подобно наиболее известным из своих предков, Моисею и Христу, Маркс создал универсальную теорию, объемлющую жизнь и интересы любого человека, независимо от его прошлого и настоящего, теорию, которая по своей распространенности и практической эффективности обрела масштабы мировых религий. С библейскими Пророками роднит Маркса не только дух универсализма, не только, так сказать, социальный гуманизм (понятый как безоглядная и бескомпромиссная страсть к справедливости, т. е. к равноправию человека в обществе), но и гуманизм, так сказать, феноменальный, понятый в качестве любви к человеку, как к единственному на земле существу, повторяющему «образ и подобие Бога» и воплощающему такие божественные категории, как способность мыслить и переживать.

Пророки восставали против идолопоклонства прежде всего потому, что оно ущемляло величие человека и оскверняло естественный порядок вещей уже тем, что бросало людей на колени перед созданиями и предметами менее ценными, чем человек. Точно так же марксова неприязнь к капитализму восходит, помимо библейского принципа равноправия людей, к непримиримости с фактом «при-даточности» человека производству. Потомок раввинов, Маркс обличает жизнь, логика которой низводит человека в разряд машины, «средства»: нечто постороннее, т. е. производство, обретает значение «цели», идола, оставляя человеку унизительную роль идолопоклонника.

Истинность марксовых идей, как правило, подвергают сомнению двумя такими вопросами: а) если проклинаемый им капитализм античеловечен, отчего тогда он продолжает создавать сугубо человеческие ценности? б) если проповедуемый им социализм человечен, отчего тогда социалистическая практика так часто античеловечна? Оба вопроса резонны и эффектны, но оба же вполне отразимы.

Поскольку нас занимает тут именно близость Маркса духу еврейских Пророков, а не сравнительный анализ названных систем, то законный и убийственный упрек в плачевности судьбы гуманизма в социалистической практике вряд ли уместно «смягчать» доводами, что, дескать, варваризм крестовых войн или инквизиторских процессов во славу Христа отнюдь не «закрывают» вопроса о гуманизме христианского учения. Вместо сотен и тысяч подобных фактов уместнее напомнить другое: не кто иной, как Маркс, вынужден был недвусмысленно признаться: «Что касается меня, я — не марксист». Если же отзываться на заявление о нескончаемой плодотворности отрицаемого Марксом капитализма, то опять же вряд ли тут целесообразно напоминать, что, скажем, языческая Греция продолжала создавать немеркнущие в веках ценности много после того, как родилось бесспорно более совершенное с точки зрения гуманизма учение единобожия. Уместнее тут сказать, что, действительно, своим динамизмом нынешний капитализм, отличный от капитализма марксовых дней, обязан также отзывчивости на идеи, рожденные самим духом марксовой критики. В этом, кстати, можно усматривать еще одно проявление благотворного влияния еврейского идеализма на судьбы мира.