Читать интересную книгу Я есть кто Я есть - Нодар Джин

Пример человеческой жизни

Об отдельных традициях

Ношение филактерий есть не заповедь Торы, а человеческий обычай, а потому оно дело недостойное… В том виде, как мы исполняем обряд обрезания, мы совершаем грех проти Торы…

Прибавление праздничных дней сверх установленных Торой — грех… Мнение, что тот, кто выколет глаз своему ближнему или нанесет ему повреждение, может отделаться только денежным штрафом, противоречит духу Пятикнижия…

Изустное предание /устная Тора/ есть продукт человеческого домысла. Следовательно, утверждение о необходимости соблюдения предписаний Талмуда и о равноценности человеческих измышлений с божественными повелениями надо считать ересью. Правда, иногда какой-нибудь обычай своевременен, но лишь поскольку он согласуется с Торой. В согласии он с Торой — его нужно соблюдать, нет — он ничто…

Среди иудеев наблюдаются суеверия, которых не должно быть. Они свойственны некоторым самым отсталым народностям. Взгляды эти не только не соответствуют разуму, но и противоречат морали. Суеверие следует с корнем следует вырвать из сердца… Обет, не противоречащий Торе и морали, не подлежит аннулированию. Нет человека, который был бы наделен такой силой, чтобы смог аннулировать обет. Раввины на это не уполномочены. Они могут лишь разъяснить, соответствует обет Торе или нет…

Тезисы против традиции

НОВЫЙ ПЕРИОД

ВВЕДЕНИЕ

Этот период в истории еврейского духа, открывшийся в 18-м в. с началом борьбы Израиля за эмансипацию, длился почти столетие, пока падение гетто, с одной стороны, и возникновение сионизма, с другой, не возвестили о начале т. н. современного периода, длящегося до нынешнего дня.

Новым этот период является в силу того, что еврейский интеллект, обращаясь к Библии, сосредоточивается уже не столько на религиозно-философской ее доктрине, сколько на принципах политического отношения к действительности; не столько на позитивной программе, сколько на пафосе критицизма. Любая религия, рожденная даже в результате отрицания других, основана на вере; любая религия утвердительна, тогда как политическая программа, какой бы утвердительной она ни казалась, обязана своим рождением нетерпимости к иным вариантам социального устройства. Универсальность Библии как двигателя и экстракта еврейского духа заключается помимо остального в гармоническом союзе религиозных откровений с принципами социального мышления, ибо цель религиозного отношения к жизни Пророки усматривали также в ее лучшей социально-политической организации. Иудаизм есть в огромной степени учение о нравственности, а политическая система зиждется на том или ином'представлении о морали.

Между тем, на протяжении всей побиблейской эпохи евреям приходится существовать как общине именно религиозной, почему еврейский дух и вынужден по существу разъять предложенное Библией единство «религия — политика», и, культивируя его первую половину, игнорировать вторую. Конец этому дисбалансу был положен эмансипацией.

Хотя еврейский интеллект давно уже определял собой религиозное и нравственное развитие западного мира, признание гражданских прав евреев оказалось мощным стимулом для развития политического гения. Отныне, получив право участия в определении политического облика мира, евреи стремятся к его обновлению с позиций библейского критицизма и социального гуманизма.

МЕНДЕЛЬСОН: НАЧАЛО ПУТИ

Первым, кто предпринял попытку выяснения связи между религией и политикой, между требованиями нравственности и реальными условиями жизни, был философ Моисей Мендельсон (1729–1786), прозванный евреями Третьим Моисеем, а христианами — Вторым Платоном. Предмет его интереса, так же как и история его жизни (родившийся в гетто горбун, он вырастает в самого уважаемого и влиятельного мыслителя современной ему Европы) — представимы лишь при тех новых политических условиях, которые были названы выше. Что же касается основной, знаменитой идеи Мендельсона, которая, по словам И.Канта, «возвестила великую реформу не только в жизни одного еврейства, но и всех народов», идеи о несовместимости нравственности (религии) и политики (государства), — она восходит к врожденному критицизму еврейского духа и является начальным пунктом еврейского проекта политически-социального преобразования мира. Великий реформаторский смысл этой мендель-соновской идеи применительно к судьбе евреев выразился именно в том, что отныне утвержденное цивилизованным миром размежевание религии и государства предоставляет им шанс пользоваться полными гражданскими правами, не переставая быть евреями.

Церковь и государство

Между религией и государством — очевидное и принципиальное различие. Государство диктует и принуждает; религия учит и убеждает. Государство издает законы; религия предлагает заповеди. Государство обладает физической силой и при необходимости ее использует; сила религии в любви и милосердии. Государство не признает непокорного или неверного и выбрасывает его вон; религия принимает его к груди и даже в последние мгновения его земной жизни пытается — отнюдь не всегда открыто — наставить его на путь истины или хотя бы утешить. Одним словом, государство обладает ограниченными правами, тогда как права религии неограниченны.

Иерусалим

Прогресс

Применительно ко всему человеческому роду вряд ли можно говорить о наличии настойчивого прогресса и неуклонного движения к совершенству. Напротив, имея в виду человечество в целом, то и дело приходится убеждаться, что оно подвержено всего лишь бесконечным и еле заметным колебаниям из стороны в сторону. Никогда еще человечеству не удавалось продвинуться вперед хотя бы на несколько шагов без того, чтобы вскоре не оскользнуться и молниеносно скатиться на прежние позиции. Большинство народов словно бы оцепенели и застыли на прежних ступеньках цивилизации, навеки завязли в непроглядном мраке ушедших веков, брезжущих сегодня неясным светом, еле достигающим наших ослабевших глаз. Время от времени какая-то горстка людей вспыхивает ярким светом, ослепительной звездой, и рвется вперед; но путь, на который она вырывается, упирается в круг, возвращающий их в исходное место или неподалеку от него.

Человек движется вперед, но человечество постоянно мечется из стороны в сторону, словно бы стиснутое стенами. Оно топчется все на той же ступеньке морального развития, держится все тех же представлений о вере и неверии, об истине и пороке, о счастье и беде.

Там же

Иудейство

Иудейство исходит из признания внутренней свободы религиозного убеждения; вот почему древнее истинное иудейство не представляет собою свода тех обязательных догм или символических книг, которые каждый верующий должен принимать на веру. Иудейство вообще предписывает не в е р у, а только знание и познание; оно требует лишь внимания и любви к своему учению, и в сфере иудаизма каждому позволено мыслить, сомневаться и ошибаться на свой собственный лад, не подвергаясь при этом обвинениям в ереси. Право наказания вступает в силу только тогда, когда дурная мысль переходит в действие. Почему? Потому что иудейство — не религиозное откровение, а откровение в области законодательства: первая его заповедь гласит не: «должно верить в это и не верить в то», но: «должно делать это и не делать того». В конституции, данной Богом, государство и религия едины; отношения человека к обществу и Богу сливаются воедино и никогда не должны противоречить друг другу.

Там же

Религиозные истины

Без истин, признанных всеми религиями, счастье является не больше, чем пустой мечтой. Без Бога и Провидения, без загробной жизни человеколюбие — не что иное, как слабость, а доброжелательность — почти нелепица, в которой люди пытаются убедить друг друга, дабы в конце концов простодушный мучился, а хитрец роскошествовал и ликовал.

Там же

Поскольку религиозно-нравственные истины необходимы человеку, как воздух, постольку они являются врожденными и не нуждаются в доказательствах. Они вечны, как истины математические. Несомненность синайского откровения основана на авторитете и силе подлинной традиции, которая является непреложным и очевидным историческим фактом. Вечные истины и истины исторические различаются по своим источникам, но по степени своей достоверности они равнозначны.

Там же

ИРОНИЯ ГЕЙНЕ

Духовная судьба Генриха Гейне (1797–1856) оказалась исполнена жестокой иронии: необычайно популярный немецкий лирик и эссеист, отказавшийся от религии предков и принявший христианство как плату за вход в пантеон арийской культуры, он признавался на смертном одре: «Теперь уже я — не священное двуногое и не „самый свободный немец после Гете“, как величали меня в лучшие дни; я уже не великий язычник, этакий Дионисий, увенчанный лавровым венком и превзойденный лишь тем моим коллегой, которому был дарован титул Великого Князя Юпитера Веймарского; я уже теперь — не радостный эллин, ликующий всем своим существом и снисходительно посмеивающийся над меланхолическим назареяни-ном. Теперь я — всего лишь нищий и бессильный еврей». С одной стороны, жестокое разочарование в окружающем мире, получившем так много от его народа, но не благодарном к нему и высокомерном, а с другой стороны, противоречивость самого еврейства, и прежде всего характерная в эпоху обманчивой эмансипации его двойственность, подобная той, которую проявил сам Гейне своим отступничеством, — смущали надежды поэта на сколько-нибудь справедливое устройство мира, оставляя место лишь иронии и сомнениям. Надо было пережить действительно сложную и мучительную духовную драму, чтобы придти к такой иронической форме доказательства своей верности предкам, какую избрал Гейне: «Это верно, что я был когда-то крещен, но я никогда не переходил в другую веру, в веру Христа. Обратиться в эту веру — задача для еврея непосильная, ибо ему в этом случае предстоит уверовать в божественность… другого еврея».