Читать интересную книгу Я есть кто Я есть - Нодар Джин

Там же

Религиозные истины

Без истин, признанных всеми религиями, счастье является не больше, чем пустой мечтой. Без Бога и Провидения, без загробной жизни человеколюбие — не что иное, как слабость, а доброжелательность — почти нелепица, в которой люди пытаются убедить друг друга, дабы в конце концов простодушный мучился, а хитрец роскошествовал и ликовал.

Там же

Поскольку религиозно-нравственные истины необходимы человеку, как воздух, постольку они являются врожденными и не нуждаются в доказательствах. Они вечны, как истины математические. Несомненность синайского откровения основана на авторитете и силе подлинной традиции, которая является непреложным и очевидным историческим фактом. Вечные истины и истины исторические различаются по своим источникам, но по степени своей достоверности они равнозначны.

Там же

ИРОНИЯ ГЕЙНЕ

Духовная судьба Генриха Гейне (1797–1856) оказалась исполнена жестокой иронии: необычайно популярный немецкий лирик и эссеист, отказавшийся от религии предков и принявший христианство как плату за вход в пантеон арийской культуры, он признавался на смертном одре: «Теперь уже я — не священное двуногое и не „самый свободный немец после Гете“, как величали меня в лучшие дни; я уже не великий язычник, этакий Дионисий, увенчанный лавровым венком и превзойденный лишь тем моим коллегой, которому был дарован титул Великого Князя Юпитера Веймарского; я уже теперь — не радостный эллин, ликующий всем своим существом и снисходительно посмеивающийся над меланхолическим назареяни-ном. Теперь я — всего лишь нищий и бессильный еврей». С одной стороны, жестокое разочарование в окружающем мире, получившем так много от его народа, но не благодарном к нему и высокомерном, а с другой стороны, противоречивость самого еврейства, и прежде всего характерная в эпоху обманчивой эмансипации его двойственность, подобная той, которую проявил сам Гейне своим отступничеством, — смущали надежды поэта на сколько-нибудь справедливое устройство мира, оставляя место лишь иронии и сомнениям. Надо было пережить действительно сложную и мучительную духовную драму, чтобы придти к такой иронической форме доказательства своей верности предкам, какую избрал Гейне: «Это верно, что я был когда-то крещен, но я никогда не переходил в другую веру, в веру Христа. Обратиться в эту веру — задача для еврея непосильная, ибо ему в этом случае предстоит уверовать в божественность… другого еврея».

Отношение к миру

Быть может, я и вправду — не больше, чем Дон Кихот; быть может, странные писания вскружили мне голову точно так же, как когда-то они вскружили голову рыцарю из Ламанча… Однако если тот жаждал возродить угасшее рыцарство, — я, напротив, задался целью окончательно развеять дух прежних времен. Мой двойник принимал ветряные мельницы за огромных великанов, я же в нынешних гигантах вижу лишь шумливые мельницы. Он принимал бедняцкие пивнушки за неприступные замки, погонщиков мул — за доблестных всадников, грубых коровниц — за придворных дам; а я отношусь к нашим замкам как к ночлежкам для пройдох, к нашим царям — как к потребным девкам. И точно так же, как в сцене кукольного театра тому причудилась арена государственно важных деяний, жизнь нашего государства с его заботами и делами кажется мне лишь комедией марионеток. И все-таки с тою же смелостью, какою отличался ламанчский рыцарь, я, в сущности, набрасываюсь именно на кучу одеревенелого дерьма.

Путешествие по Гарцу

Коммунизм и национализм

Признание, что будущее принадлежит коммунистам, я делаю с бесконечным страхом и тоской. Сознаюсь, что этот самый коммунизм, который столь претит моим интересам и идеям, производит на мою душу чарующее впечатление, от которого я не могу освободиться. Два голоса говорят в его пользу в моей груди, два голоса, которые не думают умолкнуть и, быть может, являются голосами дьявола. Первый голос — голос логики. «Дьявол — логик!» — говорит Дату. Страшный силлогизм околдовывает меня, и поскольку я не в силах опровергнуть посылку, что «все люди имеют право есть», постольку я вынужден подчиниться и всем выводам, вытекающим из нее. Второй голос — голос ненависти, которую я питаю к так называемой германской националистической партии, к фальшивым патриотам, патриотизм которых состоит только в идиотской неприязни к иным народам. Я презирал эту партию и боролся с нею всю мою жизнь, и вот теперь, когда я ослабел и меч уже вываливается из рук умирающего, теперь я утешен сознанием, что коммунизм, которому эти националисты первыми попадутся на дороге, нанесет им последний удар. И конечно, не ударом палицы уничтожит их гигант, нет, он раздавит их ногой, как давят жабу.

Из ненависти к сторонникам национализма я мог бы почти влюбиться в этих коммунистов. Прочь с дороги, националисты! Настанет время, и неотвратимый сапог гиганта втопчет вас в грязь и пыль! меню с этой верой я и позволяю себе покинуть этот мир.

Предисловие к «Лютеции»

Атеизм

До тех пор, пока философско-еретические доктрины оставались таиной принадлежностью аристократии утонченных умов и обсуждались на аристократическом языке посвященных, на языке, не понятном лакеям, — до тех пор я и сам принадлежал к легкомысленным «эспри форте».[7] Но когда я увидел, что всякое отребье на грубом своем кабацком жаргоне принялось отрицать существование Бога, когда атеизм начал сильно вонять сыром, водкою и табаком, — тогда глаза мои вдруг открылись, и чего я не понимал прежде умом, то понял теперь благодаря обонянию и неприятному чувству тошноты. И вот моему атеизму, слава Богу, наступил конец.

Признания

Библия

Что за книга! Великая, широкая как мир, уходящая корнями в глубины творения и возносящаяся до голубых таинств неба… Восход и закат, обетование и исполнение, рождение и смерть, вся драма человечества — все в этой книге. Это Книга Книг, это Писание. Евреи легко могли утешиться, утратив Иерусалим, и Храм, и Кивот Завета, и золотые сосуды, и драгоценности Соломона. Ведь потеря эта совсем ничтожна в сравнении с Библией, неразрушимым сокровищем, которое они спасли. Если не ошибаюсь, то Магомет назвал евреев «народом Книги» — именем, которое до сих пор сохранилось за ними на Востоке и которое полно высокого смысла. Книга — их отчизна, их владение, их владыка, их счастье и несчастье. Они живут в странах этой Книги, обнесенные крепкой оградой, пользуются здесь своими неотъемлемыми гражданскими правами; здесь их нельзя презирать, отсюда их нельзя изгнать; здесь они сильны и достойны удивления. Погруженные в чтение этой книги, они почти не замечали перемен, происходивших вокруг них в реальном мире; народы возвышались и исчезали, государства цвели и угасали, революции бурей проносились над землей… Они же, евреи, лежали, склонившись над своей книгой, и совсем не замечали вихря времени, проносившегося над их головами.

Людвиг Берне

Израиль среди народов

Иудея всегда представлялась мне куском Запада, затерявшимся на Востоке. В самом деле, своей спиритуалистической верой, своими строгими, целомудренными, даже аскетическими нравами, словом, своей отвлеченной глубинностью эта страна и ее народ всегда самым удивительным образом противоречили соседним странам и соседним народам, которые, исповедуя яркое и чувственное поклонение природе, проводили жизнь в вакхическом ликовании плоти. Израиль благочестиво сидел в тени своей смоковницы, вознося хваления незримому Богу, являя добродетель и справедливость, в то время как в храмах Вавилона, Ниневии, Сидона и Тира свершались те оргии крови и распутства, при рассказе о которых еще и теперь у нас волосы встают дыбом! Когда вспоминаешь об этом окружении, не можешь надивиться раннему величию Израиля. О свободолюбии Израиля в эпоху, когда не только вокруг него, но у всех народов древности, даже у склонных к философии греков, оправдывалось и процветало рабство, не стану говорить, чтобы не скомпрометировать Библию пред нынешними владыками. Право, самым радикальным среди социалистов был Господь наш и Спаситель, и уже Моисей был таким социалистом, хотя, как человек практический, он старался только преобразовать существующие порядки, особенно в отношении права собственности. Да, вместо того, чтобы добиваться невозможного, вместо того, чтобы сумасбродно декретировать отмену собственности, Моисей стремился лишь морализовать ее, он старался согласовать собственность с нравственностью, с истинно разумным правом, и этого он достиг усыновлением юбилейного года, в который всякая отчужденная наследственная собственность переходит к первоначальному собственнику, — ко всему народу.

…Моисей не хотел уничтожить собственность; он, напротив, хотел, чтобы она была у всякого и чтобы таким образом бедность никого не вынуждала быть рабом с-рабскими помышлениями. Свобода была всегда основной мыслью великого эмансипатора, и эта мысль горит и дышит во всех его законах, касающихся бедности. Самое рабство он ненавидел сверх всякой меры, ненавидел чуть ли не бешено, но и эту бесчеловечность он не мог уничтожить целиком, — она слишком глубоко коренилась в жизни той первобытной эпохи, — и поэтому вынужден был ограничиться законодательным смягчением срока рабской службы. Если, однако, раб, освобожденный, наконец, законом, упорно не желал покинуть дом своего господина, то, по велению Моисея, такого неисправимого раболепного негодяя прибивали за ухо к косяку господского дома и, опозоренного таким образом, держали в рабах пожизненно. О, Моисей, Моше Рабену, — учитель наш, величавый борец против рабства, подай мне молоток и гвозди, чтобы я мог наших благодушных рабов в черно-красно-золотой ливрее пригвоздить за их длинные уши к Бранденбургским воротам!