Уайлд Вуд — дикий лес (англ.).
В те времена живая изгородь была жизненной необходимостью, и поэтому относились к ней очень бережно; в результате выигрывали и человек, и природа. Современные же фермеры считают живую изгородь досадным анахронизмом и спешат от нее избавиться, безжалостно выкорчевывая древнюю реликвию, чтобы дать место все новым и новым участкам земли, которые будут отданы во власть разрушительной деятельности дождя и ветра.
Нам хотелось заснять один из нетронутых уголков прежней живой изгороди, отразив ее эстетическую и экономическую ценность. Пройдет еще немного времени, и живая изгородь, эта прекрасная и такая важная страница британской истории, канет в Лету. Поэтому мы торопились увидеть и запечатлеть ее такой, какой она была на протяжении тысячелетия. В нашем путешествии было решено воспользоваться тремя старинными видами транспорта. Джонатан отыскал в Суссексе великолепный участок живой изгороди, идущей вдоль проложенной в траве настоящей проселочной дороги, к слову сказать, не испорченной гравием и асфальтом, разукрашенной по обочинам полевыми цветами, под сенью высокого, в белом, словно снег, цвету боярышника. Такой же точно дорогой ходил когда-то Шекспир, брели на богомолье в Кентерберийское аббатство пилигримы. Доставить нас в этот зачарованный уголок Англии, к моему неописуемому восторгу, должен был самый настоящий паровоз.
Горячие поклонники этого вида транспорта, облазив всю Великобританию, нашли несколько старинных паровозов и, любовно их отреставрировав, добились разрешения пользоваться ими на специально отведенных для этого участках пути. Бригада, обслуживающая поезд, включая машиниста, проводника, кондуктора и другой персонал, — не профессионалы, а любители. В обычной жизни это учителя, профессора, владельцы магазинов, химики или просто пенсионеры, работающие совершенно безвозмездно с той лишь целью, чтобы молодое поколение могло наяву ощутить всю прелесть поездки на паровозе, вдохнуть едкий, дурманящий запах угля, копоти и пара, вздрогнуть от пронзительного, словно крик совы, паровозного гудка, почувствовать что-то невероятно ностальгическое, когда паровоз, грохоча, скрежеща и шипя, трогается с места, а потом отдаться во власть ритмичного, как удары сердца, перестука колес. Поэтому мы с радостью предвкушали поездку по железной дороге с поэтическим названием «Колокольчик».
Ли, дожив до тридцати трех лет, ни разу в жизни не ездила на паровозе. Меня, страстного любителя паровозной езды, это открытие потрясло до глубины души. Когда мы прибыли на станцию, паровоз уже ждал нас, чистенький, сияющий, с вьющимся над составом щегольским шлейфом пара; позади паровоза размещались нарядные вагончики первого, второго и третьего классов (причем разница между ними была хорошо заметна). Тяжелые двери мягко захлопнулись; при желании можно было опустить державшееся с помощью толстых кожаных ремней окно. Правда, при этом в глаз вам могла попасть искра от паровоза или вы могли испачкать в саже нос, — зато такого рода ощущения были непременным атрибутом настоящего путешествия на настоящем паровозе. Махнув рукой на бюджет, Джонатан королевским жестом зарезервировал для нас места в первом классе с широкими диванами, богато украшенными вдавленными крупными пуговицами, похожими на грибные шляпки. На стенах были развешаны яркие картинки с изображением морских курортов года эдак 1920-го; море на них было такой невероятной синевы, что приходилось только удивляться, как после этого люди вообще отдыхали на Средиземноморье. Багажные полки были так широки и прочны, что преспокойно выдержали бы бессчетное количество глэдстоновских чемоданов, шляпных коробок, корзин с провизией и прочего скарба. Мы с Ли заняли места у окна, а Крис с Брайаном, магнитофоном и камерой расположились в дальнем конце купе; в начале серии предполагалось дать мой голос за кадром на фоне мелькающего за окнами сельского пейзажа. По техническим причинам сцену снимали несколько раз, из-за чего нам пришлось кататься по одному и тому же маршруту взад-вперед. Правда, на сей раз я не возражал против пересъемки, так как езда на паровозе доставляла мне большое удовольствие.
Но вот, наконец, начальная сцена была снята, и мы неохотно покинули поезд, остановившийся у маленькой деревянной платформы с надписью крупными белыми буквами: «Остановка „Чистое поле“. По требованию». Выбравшись на шаткий настил, мы извлекли из купе проводника следующий вид транспорта, на котором нам предстояло прокатиться, — большой, сверкающий металлом велосипедный тандем.
Это была еще одна гениальная затея нашего режиссера. Я, правда, пытался слабо протестовать, говоря, что не сидел на велосипеде лет тридцать пять, но Джонатан, как всегда, был непоколебим, уверяя (в который раз!), что это проще простого. Велосипед прибыл к нам в отель накануне вечером, и наутро мы с Ли решили его опробовать, выбрав для этого дворик перед входом в отель. Вначале наш экипаж двигался довольно неровно, так как Ли заявила, что лучше меня знает, как на нем ездить. К тому же велосипед был очень легким и приходилось все время быть начеку, особенно на поворотах, когда переднее колесо неожиданно складывалось, наподобие птичьего крыла, и вы оказывались в придорожной канаве. Но вскоре мы овладели техникой велосипедной езды и начали носиться по дворику, со свистом рассекая воздух. На наше несчастье, из отеля неожиданно выпорхнули три пожилые дамы, сопровождаемые джентльменом, своим внешним видом напоминавшим бригадного генерала старой закалки, и пересекли путь прямо перед носом нашей машины. Я с силой нажал на тормоз, тандем занесло, переднее колесо сложилось, и мы с Ли очутились на земле, изобразив кучу малу, а сверху нас придавил велосипед. Старушки взвизгнули, бригадный генерал пробормотал что-то вроде «черт побери», а Ли и я, покатавшись по земле, с трудом выбрались из-под велосипеда и поднялись на ноги. Бригадный генерал вставил в глаз монокль и оглядел нас с головы до ног. Мы были одеты по-походному, а если к тому же учесть, что за день до описываемых событий наши костюмы попали под дождь, то вид у нас был, прямо скажем, не парадный.
— Бродяги, — после недолгого молчания заключил бригадный генерал, вложив в это слово все презрение, которое испытывает средний англичанин к представителям пролетариата. Затем, растопырив руки, как бы пытаясь оградить божьих одуванчиков от могущей пристать к ним заразы, он пропустил их вперед, и вся четверка удалилась. Начало было довольно обескураживающим.
Тем не менее когда мы вышли на перрон в «Чистом поле» и «Блэк Найт»*, окутанный клубами пара, подарив пронзительный прощальный свисток, удалился, звуки и запахи солнечного майского дня нахлынули на нас со всех сторон. С голубого неба лилось пение жаворонков. Громко, без передышки, куковали в полях кукушки; воздух был напоен ароматом сотен весенних цветов. По деревянному настилу мы скатили «Дейзи»** (так окрестили наш тандем) на гаревую дорожку, а потом по узкому скользкому проходу спустились к неширокой тропе; ее высокие откосы были покрыты россыпями желтых, точно шафран, калужниц, а на самом верху стояла живая изгородь из боярышника с соцветиями, похожими на кучевые облака. Оседлав «Дейзи», под лучами жаркого солнца, в сопровождении птичьего гомона мы отправились на поиски старой доброй Англии.