Читать интересную книгу Введение в историческую уралистику - Владимир Напольских

Столь сложное положение селькупского народа даже формально не улучшилось в ходе советских преобразований: селькупы оказались одним из немногих народов СССР, существование которого не было учтено при национально-административном делении страны. Большая часть северных селькупов оказалась разделённой между Ямало-Ненецким автономным округом Тюменской области и Туруханским районом Красноярского края, территории южных селькупов в основном вошли в состав Томской области. Не лучше обстояло дело и с селькупским языком: с 1933 года печаталась литература для начальной школы на тазовском диалекте, однако широкого распространения письменный язык даже у северных селькупов не получил. В начале 1950‑х годов довоенный латинский алфавит был заменён кириллическим, что, естественно, не способствовало укреплению письменных традиций, и вскоре выпуск селькупской литературы был прекращён, а преподавание языка свёрнуто. Только в конце 1980‑х годов вновь предпринимается попытка внедрения письма (на кириллической основе) и преподавания языка в начальной школе — как для северных, так и для южных (нарымских) селькупов.

По переписи 1989 года численность селькупов была 3,6 тыс. человек, из которых лишь 1,7 тыс. считали родным селькупский язык. При этом в Ямало-Ненецком округе жило 1,5 тыс. селькупов (эта цифра, очевидно, приблизительно отражает численность северных селькупов), из них 1,3 тыс. назвали родным селькупский язык, что даёт основания считать тазовский диалект селькупского языка ещё жизнеспособным. На долю же носителей южных селькупских диалектов сегодня, согласно этим данным, приходится не более четырёх сотен говорящих, и, видимо, ассимиляция южных селькупов зашла уже необратимо далеко.

Саянские самодийцы

Под этим собирательным названием имеются в виду несколько племён, населявших горную тайгу Саян (в основном — в пределах южной части современного Красноярского края) и говоривших на диалектах двух особых (не обнаруживающих более тесных генетических связей ни между собой, ни с другими самодийскими языками, согласно Е. А. Хелимскому) самодийских языков, которые сегодня полностью исчезли (саянские самодийцы были ассимилированы в основном хакасами, отчасти — тувинцами и западными бурятами, в позднейшее время — русскими):

— камасинского, распространённого южнее и юго-восточнее современного г. Красноярска, на северных склонах Саян, в бассейнах правых притоков Енисея, рек Кан и Мана. Говорившие на диалекте камасинского языка койбалы образовывали отдельный островок южнее основной массы камасинцев, в Саянах, в бассейнах рек Кебеж, Абакан, Туба, Оя, Амыл, Кандат, Шадат. В 1963 году экспедиция Уральского университета под руководством А. К. Матвеева обнаружила в дер. Абалаково стариков, ещё помнивших камасинский язык, последняя из них — Клавдия Захаровна Плотникова умерла в возрасте 94 лет в 1989 году;

— маторского (маторско-тайгийско-карагасского), распространённого от правобережья Енисея в районе современного г. Абакан на западе до верховьев рек Бирюса и Уда на западе современной Иркутской области, в бассейнах рек Тубы, Кизира, Амыла, Ои и др. На западе очерченной территории обитали маторы и тайгийцы, на востоке — карагасы. По данным М. А. Кастрена, последний человек, говоривший по-маторски, умер в 1839 году.

Сведения о саянских самодийцах имеются в русских документах с XVII века, их языки зафиксированы путешественниками XVIII (П. С. Паллас, Г. Ф. Миллер) и первой половины XIX века (Гр. Спасский, М. А. Кастрен), в начале XX века наиболее значительные материалы по камасинскому языку (в том числе и фольклорные тексты) собрал финский лингвист К. Доннер, в 1960—1970 годах с последними носителями камасинского языка работал эстонский лингвист А. Кюннап.

Часть II. Предыстория уральских народов: введение в проблематику уральской прародины

I. О методологии

Данная работа основана в общем на тех же методологических принципах, что лежат в основе многих других исследований в области уральской[1] предыстории (см., напр.: [Hajdú 1964b; Sebestyén 1951; Toivonen 1952] и др.). Представляется, однако, необходимым изложить здесь вкратце хотя бы некоторые из этих принципов — и потому, что в большинстве работ по данному предмету они заложены лишь имплицитно, и для того, чтобы ознакомить читателя с общей проблематикой нашего предмета и с используемой терминологией.

Под предысторией в целом здесь понимается период истории человечества, не освещённый письменными источниками. Для многих уральских народов верхняя граница предыстории (= начало письменной истории) может быть обозначена как I — начало II тыс. н. э.: именно в это время появляются первые упоминания о большинстве из них в письменных источниках (см. Часть I). Однако, поскольку целью данного очерка является освещение общей истории уральских народов, раскрытие причин и механизмов исторических процессов, приведших к тому, что мы сегодня можем говорить об уральской общности (см. ниже), постольку верхние временные границы уральской предыстории должны быть сдвинуты в древность, примерно к рубежу эр, когда уже сформировались основы современных групп уральских языков: прибалтийско-финских, саамских, мордовских, марийского, пермских, обско-угорских, венгерского, самодийских (см. о членении уральской общности и хронологии древних языковых процессов ниже), и началось, таким образом, их обособленное развитие. Нижние хронологические пределы уральской предыстории ограничены лишь возможностями нашего проникновения в глубину прошлого: допускаю, что в некоторых своих аспектах она может быть прослежена вплоть до верхнего палеолита.

Группировка уральских народов выделена по единственному признаку: принадлежности языков, на которых они говорят, к уральской языковой семье. Следовательно, ведя речь о предыстории уральских народов, следует иметь в виду, что за этим стоит прежде всего (а в первом приближении — и только) предыстория уральских языков, то есть основной задачей исследования является реконструкция тех древних исторических процессов, вследствие которых уральские языки сложились и распространились на известных территориях, процессов, определивших взаимосвязи уральских языков друг с другом и с неродственными языками. При этом следует помнить о том, что языковая преемственность совершенно не обязательно влечёт за собой преемственность культурную или генетическую. Более того, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что на всём протяжении истории наиболее частым и действенным языковым процессом была ассимиляция, приводившая как к «победе» одного языка и исчезновению другого с возникновением в первом субстратных (суперстратных, адстратных) явлений, так и к распаду языка-«победителя» вследствие воздействия на него разных субстратов в разных ареалах его бытования. К тому же совершенное знание языков соседей, характерное для активной части аборигенного населения регионов, в которых до недавнего времени сохранялся достаточно архаичный социально-экономический уклад (тайга и тундра Западной Сибири, северо-восток Сибири, Австралия и т. д.), позволяет полагать, что одноязычность большинства населения современного «цивилизованного» мира — явление отнюдь не универсальное в человеческой истории, и в отдалённое прошлое можно смело проецировать ситуацию размытости языковых границ, постоянного столкновения и взаимовлияния языков в условиях всеобщей полиглотии.

Сказанное выше, однако, вовсе не означает, что исследование предыстории должно исчерпываться только историей языка. Как раз наоборот: обрисованная выше неоднозначность и сложность языковых процессов приводит к тому, что чисто лингвистические штудии, во-первых, ограничиваются лишь констатацией того или иного языкового развития, но не могут объяснить его исторические причины (точнее — не ставят своей целью их объяснить) и, во-вторых, — и это главное — сами эти штудии полностью зависят от имеющегося в распоряжении исследователя исторического материала: например, даже отнесение той или иной этимологии к «исконной» лексике или заимствованиям, направление поиска источника этого заимствования определяются представлениями этимолога об исторических связях и контактах носителей данного праязыка, о принципиальной исторической возможности или невозможности контакта и, следовательно, заимствования из того или иного источника, в тот или иной период[2]. Лингвистические построения, таким образом, требуют исторического наполнения[3].

Базой, позволяющей говорить о возможности такого «наполнения» в принципе, является законное предположение о том, что общая лингвистическая история определённой группы народов должна так или иначе отразиться на истории их материальной и духовной культуры и физического типа. Другими словами: исторические процессы, приведшие к сложению комплекса общих черт в языках определённой группы, позволяющих считать эти языки генетически родственными, должны были в той или иной мере повлиять на развитие культуры и физического типа данной группы народов, и следы этого влияния могут быть выявлены и использованы в исторических построениях вместе с данными языкознания. Речь при этом идёт отнюдь не непременно о комплексе общих черт в культуре и антропологическом типе, присущем именно и только данной группе народов: развитие культуры и физического типа шло под влиянием тех же факторов, но не одновременно и даже не параллельно с языковым развитием, поэтому следует ожидать, что реконструируемые культурные комплексы или расовые «прототипы» будут скорее всего характерны для совсем иного набора народов, и лишь в исключительных случаях их распространение будет совпадать с языковыми группами и семьями.