— Пойдём, чаю попьём.
Денис прошёл за хозяином. Впервые он увидел салон, обставленный мебелью под стиль какого-то короля Людовика. Комната небольшая, но всё в ней дышало роскошью, блестело хрусталём и позолотой. Сели за круглый стол. Роман нажал кнопку, в микрофон подал команду:
— Накройте на двоих.
И откинулся на высокую спинку королевского стула. Смотрел на Дениса таким свирепым взором, каким, должно быть, начальник милиции смотрит на только что пойманного бандита. Трясущейся рукой достал из кармана листовку.
— Ты видел?
Денис соврал:
— Нет. А что тут? Ну, «Паук», портретик неизвестно чей.
— Как это — неизвестно чей? — заорал Роман. — Не видишь, что ли?..
— Вижу, но кто это? И что он означает этот «Паук»? Глупая карикатура неизвестно на кого. А как она к тебе попала? Тебя, что ли, пауком называют? Ну, и что?.. Есть из-за чего копья ломать!
Денис намеренно валял дурачка и про себя с удовольствием отмечал, что это ему удаётся.
Две девушки вошли с золотыми подносами и ловко расставили на столе бутылки, рюмки, фужеры, холодную закуску. А Роман, точно и не замечая их, поднялся, подошёл к окну и смотрел на то место, где у листовки снова, как вчера и позавчера, собирался народ. Рано утром охранники банкира сорвали листовку, но она каким-то таинственным образом вновь появилась на столбе, и слово Паук, и портрет молодого банкира светились глянцевой чёрной краской.
— Не можешь ли ты мне сказать, что тут за чертовщина такая: мои люди сдерут листовку, а она, глядь, снова появляется. Снова сдерут и то место выскоблят, а она… как живая: снова висит! А?.. Что это может быть?..
— А чего тут голову ломать? Вы сдерёте, а шалун-мальчишка опять её навесит. Дразнит вас.
— Нет тут никакого шалуна! — подскочил Роман к столу и чуть не сбил бутылки. — Шалун?.. Хорошенький шалун!.. Я всю милицию на уши поставил, охрану удвоил, ребята за этим проклятым столбом день и ночь из окна банка в бинокль наблюдают. И нет никого. Ни живой души. Даже близко не появляется, а листовка… снова висит. Она как бы изнутри столба выползает. Тут у меня женщина религиозная служит, так она мне говорит: не иначе, как сила тут божественная замешана. Церковь-то — вон, поблизости стоит. Так что ты думаешь: бывает она, эта самая божественная сила, или женщина зря языком болтает? Скажет мне ещё раз, так я её за порог выставлю.
— А вот этого, — серьёзно заговорил Денис, подвигая к себе рюмку с вином. — Женщину эту уважать надо и зарплату ей прибавить. Она в вашем заведении, поди, ведь одна такая, в церковь-то ходит. А церковь — тело христово, кто ближе к телу Бога, тот и знает больше нашего. Ей, этой женщине, многое открыто из того, что нам, безбожникам, неведомо. Бывает же, когда иконы в церквах мироточат, а то батюшке священнику или матушке, жене его, видение откроется. То ничего-ничего, а то вдруг явится и говорит что-то. Говорит негромко, а батюшка слышит, потому как он-то как бы у Бога в канцелярии служит.
Роман выпил коньяк, а затем полный фужер вина и, стрельнув на приятеля безумным волчьим взглядом, прошипел:
— Кликуша ты, Денис! В Бога, что ли, веришь?.. Вроде бы не было за тобой такого. В комсомоле ни в Бога, ни в чёрта не верили. А тут… Скажи лучше, откуда они берутся, эти проклятые листовки?.. О них теперь в банке, да и во всём райцентре только и говорят, будто других дел нету. Ты лучше поселись в гостинице на пару дней — она тоже окнами на этот проклятый столб выходит, да покарауль ночью — из окна номера посмотри; так, может, ты то свежим взглядом и углядишь этого шалуна, как ты говоришь. Я тебе за такую услугу кредит беспроцентный дам. А? Соглашайся. Мы же с тобой дружно жили, можно сказать, приятели.
— Это так, друзья должны помогать друг другу, — Денис не упустил случая уколоть Романа за его процент, содранный со шкуры товарища. — Только незачем мне поселяться в гостинице. Там возле столба домик ветеринара Николая Ивановича Кандаурова стоит, а Николай-то Иванович мне дядей доводится. У него и поселюсь.
— А это уж совсем хорошо. Понаблюдай, пожалуйста, да так, чтобы всю ночь не спал. Смотри во все глаза. Я тебе кредит большой дам. Хочешь, сто тысяч? Ну, так бери. Вот сейчас и отсчитаю.
Роман открыл сейф, занимавший целый угол комнаты, отсчитал сто тысяч долларов. Заложив их в хозяйственную сумку и подавая Денису, сказал:
— Без процента. А только ты мне службу сослужи, выследи разбойника. Я с этой мерзкой листовкой покой потерял, ночи не сплю. И ходить по улицам не могу. Люди вроде бы и те же, а смотрят как-то не так, с усмешечкой, с какой-то тайной подковырочкой.
Денис пересчитал деньги.
— А документ?.. Мне для налоговой инспекции нужно, для всяких комиссий, проверяющих. Теперь вон олигарха Ходорковского за неуплату налогов в тюрьму закатали, а уж если меня зацепят…
— Будут тебе бумаги. Завтра выпишут.
Заканчивая трапезу, проговорил:
— Народ быстро меняется. Не узнаю казаков. Ты мне не скажешь, что происходит, почему в народе всякий энтузиазм потух, казаки пить стали больше, а пьяный если встретится, то смотрит зверем. Многие уж и кланяться перестали. А?.. Скажи мне по-дружески, о чём толкуют казаки, что у них на уме? Ты ведь тоже хозяин, вот какой кредит у меня берёшь, дело расширяешь. Тебе ведь тоже стабильность в обществе нужна. Денис, куда несёт нас рок событий?..
Денис отвечал односложно: дескать, не моего это ума дело. А сам в тайных мыслях рад был смятению банкира. Денежки-то у него ворованные. Вроде бы и грешно было пожалеть такого. Впрочем, слова находил успокоительные, беседовал в дружеском тоне. А когда расставались, пообещал выследить злоумышленника.
К дяде пришёл вечером. Как всегда, ему отвели угловую комнату, и он, отказавшись от ужина, пошёл отдыхать. Выбрал удобное место у окна, подвинул кресло и стал наблюдать.
Люди у столба рассеялись, площадь опустела. Одно за другим потухли и окна банка. Один только золочёный крест на церковной колокольне отражал кровавый отблеск догорающих облаков на западе.
Денис хотел спать, но твёрдо решил пересилить дремоту и всю ночь добросовестно наблюдать не только за столбом, на котором вот уже несколько дней с таинственным упорством появляется всё новая и новая листовка с изображением физиономии банкира и коротким оскорбляющим словом «Паук». В банке погасло последнее окно, и только перед главным входом слабо мерцал неяркий фонарь. Гасли окна и в домах. Мягко светилась травка за оградой церкви, где-то под навесом у главного входа горела лампочка. Было тихо и пусто; не было никакого движения, никаких признаков жизни.
Денис был уверен, что никакого Божьего промысла в появлении листовок не было, и нет тут ничего мистического, виртуального, — тут, конечно же, орудовал человек, и, наверное, молодой, из тех убежденных противников режима, которые теперь появляются во множестве и дают о себе знать то в одном городе, то в другом. Денис слышал, что в Москве арестован лидер национальных большевиков Эдуард Лимонов. Его ребята подняли советский флаг на крыше дома в Риге, забросали помидорами лидера коммунистов Зюганова. Странные это ребята, и не очень понятно, чего они хотят. Власть им не нравится, Зюганов, лидер оппозиции, тоже не подходит; очевидно, за его марксистский интернационализм, или таким образом выражают своё несогласие с кабинетными формами борьбы, за которые ратует Зюганов?