Денис хотел спать, но твёрдо решил пересилить дремоту и всю ночь добросовестно наблюдать не только за столбом, на котором вот уже несколько дней с таинственным упорством появляется всё новая и новая листовка с изображением физиономии банкира и коротким оскорбляющим словом «Паук». В банке погасло последнее окно, и только перед главным входом слабо мерцал неяркий фонарь. Гасли окна и в домах. Мягко светилась травка за оградой церкви, где-то под навесом у главного входа горела лампочка. Было тихо и пусто; не было никакого движения, никаких признаков жизни.
Денис был уверен, что никакого Божьего промысла в появлении листовок не было, и нет тут ничего мистического, виртуального, — тут, конечно же, орудовал человек, и, наверное, молодой, из тех убежденных противников режима, которые теперь появляются во множестве и дают о себе знать то в одном городе, то в другом. Денис слышал, что в Москве арестован лидер национальных большевиков Эдуард Лимонов. Его ребята подняли советский флаг на крыше дома в Риге, забросали помидорами лидера коммунистов Зюганова. Странные это ребята, и не очень понятно, чего они хотят. Власть им не нравится, Зюганов, лидер оппозиции, тоже не подходит; очевидно, за его марксистский интернационализм, или таким образом выражают своё несогласие с кабинетными формами борьбы, за которые ратует Зюганов?
Думает обо всём этом Денис и ловит себя на мысли, что сам-то он ни в какой борьбе не участвует. «Крутит хвосты» кроликам, как говорит Мария, и доволен. Правда, вот теперь он даёт работу многим станичникам, поставляет мясо и шкурки на рынок; тоже ведь работа, и ещё неизвестно, кто приносит людям больше пользы, он или этот вот… что расклеивает листовки?
Думы, думы… А время течет медленно. Пошел второй час ночи, глаза слипаются, сон валит его с ног, но Денис упорно смотрит на столб, оглядывает всю территорию вокруг — нет, ничего он не видит, никакого движения, никаких признаков чьих-либо действий.
И Денис начинает терять веру в какого-то листовочника, в голову лезут догадки: а уж и в самом деле, может быть, какая-то сила? Ну, не сверхъестественная, не посланная Богом, а какая-то другая, происхождения которой он пока не знает. А вот узнает, и тогда станет ясно, тогда он посмеётся над страхами счастливчика Романа, которому неизвестно откуда свалился целый банк денег, и он стал их полновластным хозяином.
Вспомнил, как вытащил банкир из сейфа пачки новеньких купюр, как небрежно их отсчитывал. И сунул в сумку, подал Денису. Никаких договоров, бумаг… А зачем они ему? С меня-то он, конечно, расписку возьмёт, а других бумаг выписывать незачем. Он — хозяин! Хочет — дал, а не хочет — иди с Богом. Интересно, а если я выслежу листовочника… Да нет, я, конечно же, его не выдам. Буду знать сам, а Роману скажу: никого не видел, ничего не узнал.
К утру становилось темнее. Погасли огни у входа в банк и за оградой церкви. И только крест над колокольней, словно живое существо, светился и в кромешной темноте, и, чудилось, не стоял на месте, а летел куда-то; тихо, медленно, но летел, и будто даже кружился. и то опустится, а то вознесется снова.
Сон обнимал Дениса всё туже, он клевал носом, поднимался со стула, вновь опускался. Смотрел, смотрел… И — о, чудо!.. В небе над церковью появилось слабое свечение; оно мерцало, гасло и появлялось вновь. Сон отлетел от Дениса, он устремил свой взгляд на верхушку креста, и там, над колокольней, чуть выше кончика креста, запечатлелся силуэт живого существа — с крыльями, с головой и будто бы даже с глазами. Они сверкали, словно звездочки, и то угасали, то загорались вновь. Существо слетело с креста, подлетело к столбу. И Денис явственно увидел белый лист бумаги. И существо взмахнуло крыльями, взвилось ввысь и — пропало.
Сна как не бывало! Денис в крайнем возбуждении ходил по комнате, мял голову, потирал руки. Он видел, он теперь знает: это, действительно, Божественный промысел, что-то таинственное, непонятное, непостижимое. Завтра он скажет об этом Роману. Пусть знает: люди не одиноки, им помогает Бог, он не оставляет в беде русских людей. Бог любит русских!.. Недаром же Россию издревле называют святой Русью. Наша страна, наша земля Святая. Бог попустил её беды, наслал на неё бесов в образе таких, как Роман Дергачевский, но Бог же нам и поможет одолеть их.
Уже светало. Люди стали собираться у столба, толпились, размахивали руками. Было видно, что они радовались. Они знали, что, как всегда, охранники банкира соскоблили листовку, а ночью она высветилась снова. И сколько она будет высвечиваться, сколько будет бесить банкира и других таких же жуликоватых людишек, сумевших обманом захватить власть и деньги, а теперь вот еще подбираются и к самому святому: к нашей земле.
Когда народу у столба собралось много, к нему подошёл и Денис. И своими глазами увидел, как жирно чёрными глянцевитыми штрихами был изображён Роман Дергачевский и выведено единственное слово: «Паук».
Денис посмотрел на ворота, ведущие в банк. За оградой слонялись пятнистые охранники, дверь в банк была ещё закрытой. Денис решил, что у него есть время позавтракать, и пошёл к зелёному домику дяди.
Глава четвертая
Добрынюшка Никитич во чистых во полях,
А Алёша Богомол в богомольной стороне.
Былина
Весна в ростовских и сталинградских краях наступает быстро, а порой в одночасье: свалились за горизонт чёрные тучи, притих, словно живое существо, ветер, а взлетевшее на макушку небес солнце щедро разлило вокруг море тепла и света.
Шёл третий год третьего тысячелетия. Вернувшийся в Россию по воле кремлёвских предателей капитализм мял и душил всё живое на отчей земле, доламывал остатки былой жизни некогда могучего, державшего на своих плечах всю Европу, русского государства.
Два события основательно потрясли станицу на этом восемнадцатом году проклятой народом горбачёвской перестройки: станица Каслинская как бы проснулась от многолетней глубокой спячки, вздыбила шерсть, злобно заворчала, словно старый, но ещё могучий и клыкастый пёс. И — о, чудо! Впервые за это чумное время, когда был развален колхоз и порушен весь уклад советской жизни, с раннего утра казаки и казачки, а с ними и дети потянулись к площади бывшего базара, к поставленному там заезжим азиком магазину.
В прошлом это был майдан — площадь для сбора казаков.
Что же это за события?
Первое: станичники вдруг прослышали, что наглый и вездесущий Шапирошвили, устроивший в своём дворце приют для бездомных ребят, тайно от работавших там Марии, Бориса Простакова и других станичников продал в Италию трёх десятилетних парнишек и четырёх восьмилетних девочек. А второе: будто земли, принадлежавшие станичному колхозу «Красный партизан», и знаменитый во всём Придонье и Приволжье колхозный сад, и лес, начинавшийся за огородами и левадами и тянувшийся по берегу Дона на многие километры — всё тут будет принадлежать банкиру Дергачевскому. И будто бы этот Дергач, как его прозвали скорые на язык казаки, на вертолёте три дня кружил над своими угодьями и рисовал на большом листе ватмановской бумаги поля, дороги, прибрежные леса, — словом, всё, что теперь ему принадлежало.