Читать интересную книгу Игрушка Белоглазого Чу - Глеб Васильев

25. Судный день

Она знала, что Леонид обязательно умрет…

Д. Липскеров «Леонид обязательно умрет».

Геши не было уже много часов, и Лёня успел утомиться бездеятельным ожиданием. Он пересмотрел по три раза любимые картинки в своей коллекции мужских журналов, которой по праву гордился. Слушал в плеере по кругу кассету немодной, но загадочно культовой джаз-панк группы «JERK the IRRESISTABLE», пока не сели батарейки. Эта музыка Лёне не слишком нравилась, так как, по его мнению, вобрала в себя худшие черты обоих смешиваемых стилей – занудство бесконечных джазовых импровизаций и грязный неряшливый звук плюс отвратительное владение музыкальными инструментами, свойственное для гаражного панка. Мешанина низкокачественных звуков «Неотразимого Мастурбанта» периодически разбавлялась вокальными партиями, исполненными нежным девичьим голосом, что было скорее плюсом. Последнее время Лёня предпочитал именно эту запись, его притягивало название профнепригодного коллектива – «Неотразимый Мастурбант» – будучи вторым, Пузырькову очень уж хотелось понять, как при этом можно быть еще и первым одновременно. Еще только из-за названия Лёня слушал немецкий электронно-альтернативный коллектив «K.M.F.D.M.», и то по неграмотности – считал официальной расшифровкой пятибуквия «Kill Mother Fucking Depeche Mode». В действительности «K.M.F.D.M.» обозначает «Kein Mehreit Fuer Die Mitleid», то есть «никакой симпатии к большинству», и к нелюбимому Лёней депешмоду отношения не имеет. В прочем, кто знает, может быть оригинальное название пришлось бы Лёне ближе, чем скандальная утка.

Когда сели батарейки, а картинки по причине многократного тщательного изучения опостылели и вызывали лишь сдержанную зевоту, бороться с голодным бунтом в животе стало невыносимо трудно. Пузырьков вытянулся на койке и попытался уснуть. Сон подкрался к Лёне, но, испугавшись жутких завываний желудка, убежал, поджав хвост. Конечно, Пузырьков и сам мог бы о себе позаботиться – одолжить корытце рыхлой китайской лапши быстрого приготовления у сердобольной толстухи Кати, проживающей этажом выше, или снова попытать счастья с вьетнамским должником. К тому же, Лёня сильно сомневался, что Геша и впрямь сумеет раздобыть денег или чего-нибудь съестного. Но что-то заставляло Пузырькова одинокой собачонкой сидеть в четырех стенах, глотать слюну и каждую минуту поглядывать на дверь – не появится ли хозяин. Лёне даже расхотелось щелкнуть Гешу по носу, когда тот придет с виноватой улыбкой и разведет пустыми руками. Уж скорее бы он пришел – Лёня волновался за пропавшего друга, хоть себе в этом и не признавался. Час от часу волнение росло, к сумеркам превратившись в муторную нервозность и навязчивое предчувствие чего-то нехорошего. Признаваться себе в чем то, или нет – дело хозяйское, но вот игнорировать жужжащую переспелой октябрьской мухой тревогу Лёня, почти полностью лишенный физических и моральных сил, не мог. Бледно-желтый день за окном сменились пыльным вечером, безлунным и беззвездным, как подшляпное пространство пожилого небогатого негра.

«Черт знает что! Это же просто, ну, ни в какие ворота! Пенек вам в срачку и пукало в растопырку! Оскотинились вы, господин Скотофеев, в дулю оскотинились – как другу говорю. А Прошка-то наш, слыхали, что учудил? Голым обрядился и в страстную неделю к боярыне Пятижоповой, пока та на площади возле Покровов крестами себя крыла, верхом на верблюде безгорбом подъехал. Матушка, говорит, дозволь к одной пятой из святынь твоих животворящих причаститься. Боярыня за жопу схватилась и в визг, а Прошке будто того и надо – зубы скалит да елдак аршинный лярдом смазывает. Охальника, знамо дело, в острог, а Пятижопова, болезная, так по сей час и голосит – разобрало кликушество на шестом десятке. Ей-ей, господин Скотофеев, не вру я. А сами-то! Вы, господин Скотофеев, зазря урядника дегтем огорошили да паклей украсили, ей Богу, зазря. Урядник скотина знатная, но так и вы чай не приказчик – перья ему в зад петушиные с разбегу пихать. Оскотинились, как есть, вам говорю…» – опереточным баском ревел Лёня, вращая выпученными глазами и поглаживая мнимую бороду. Таким образом он пытался развеять тоску, утопить ее в театрализованном бредставлении, а заодно заглушить собственным голосом кошачий концерт в животе. Но в картонную стенку общежития – канцелярская кнопка легко пробивала ее насквозь – постучался недовольный сосед – второкурсник Вахтанг Заплешивепаршивели. Вахтангу, после мучительно долгих ухаживаний (занявших пятницу, все выходные, да еще и понедельник со вторником) за Настей Булочко, наконец-то удалось затащить первокурсницу из города Химки в свою кают-компанию. И теперь, когда усталый день зарыл глаза, погрузив не зашторенные окна в интимный сумрак, а семерки на покатом брюшке портвейна троились, Лёнины экзерсисы мешали романтическому времяпрепровождению чрезвычайно. «Зачэм с рытма сбываэшь?!» – досадовал Вахтанг, выплевывая изо рта клочки Настиных трусиков. Юная Булочко поддерживала партнера громкой нецензурной бранью и оглушительным иканием. Недовольство одних соседей со скоростью падающих костяшек домино в ходе цепной реакции передалось другим. Не взирая на тот факт, что Лёня послушно заткнул свой фонтан, соседи слева и справа, а также снизу и сверху еще минут десять остервенело колотили в стены, пол и потолок. Когда народ все же успокоился, ругань и удары перестали сотрясать хлипкую коробку общаги, перед Пузырьковым снова встал более-менее вечный для мыслящего русского человека вопрос – что делать? Про сон можно было забыть – в соседней комнатушке Вахтанг надрывно скрипел пружинами матраса, а Настя стонала больной коровой – удивительно, что к ним в стену не стучался никто. «Наверное, все сейчас трахаются. Кроме меня. А Вахтангу просто не повезло с матрасом. И не стучат, потому что Вахтанг всем ритм задает» – угрюмо подумал Лёня.

Полежав час не сомкнув глаз, и уверившись в очередной раз, что горячего тбилисца хватит еще надолго, Пузырьков решил еще раз перечитать их совместное с Гешей детище. Так, освежить в памяти, может запятые какие поправить, ошибочки орфографические. Когда вернется Друзилкин, можно будет продвигаться дальше. Лёня взял со стола стопку исписанных листков, бережно погладил ее кончиками пальцев, и углубился в чтение. Подслеповатый вечер уступил место непроглядной ночи, скрипы и стоны давно стихли, сменившись разнообразными храпами и посапываниями. Пузырьков скользил по строчкам, внося мелкие незначительные корректировки. Общая картина нарождающегося произведения радовала молодого человека красками и специфической атмосферой, а так же значительностью собственного вклада. Чехов устами доктора Дорна говорил «В произведении должна быть ясная, определенная мысль. Вы должны знать, для чего пишете, иначе, если пойдете по этой живописной дороге без определенной цели, то вы заблудитесь и ваш талант погубит вас». «Так то оно, конечно, так…» – параллельно неспешному чтению, думал Лёня, – «Идея проста и ясна – что лучше, быть бездушным бревном или одухотворенным злодеем. Нет, пожалуй, не так – энциклопедия мелкой жизни с детализацией ее ничтожности. Что с одной душой, что с двумя или даже без единой – один черт будешь всю жизнь крутиться как козел на привязи, только длина веревочки у всех разная. Тоже не совсем точно. Быть может, это просто комедия положений, беллетристика без глубинного смысла? Сложно определиться, пока до конца не сочинили. Значит ли это, что мы с Гешей идем без цели? Вздор! Если мысль одинаково ясна всем и каждому с первого раза, ни шагу влево или вправо, значит, написал ты не литературное произведение, а азбуку или таблицу умножения. Что ж, ошибался Антон Павлович? Или, как знать, имел в виду…». Плавное течение Лёниных мыслей резко остановилось, чтобы тут же Ниагарским водопадом хлынуть с обрыва в бездну – когда в стопке оставалось не больше пяти-шести листков, он с удивлением и необъяснимым ужасом понял, что главы, которую он только что начал читать, раньше не было. Они с Гешей этим утром остановились на том моменте, когда к Шайморданову пришли Пузднецов и Беструссо. Жене разглагольствует о вере и науке, Руслан думает о душе, Пузднецов спит в подушках. Из ванной комнаты возвращается Петухова, взбрыкивает и бьет Руслана по голове бронзовой статуэткой Ганеша. Шайморданов теряет сознание. Все, точка. После этого Друзилкин отправился на добычу денег, а он, Пузырьков, целый день валял дурака, к тексту и близко не подходил, пока не решил его перечитать. Откуда тогда взялась еще целая глава? Лёня ущипнул себя, думая проснуться от странного кошмара – не страшного, но жутко пугающего. Ничего не изменилось – листки с неизвестным продолжением, как ни в чем не бывало, лежали себе под самым Лёниным носом. Мог ли Геша написать главу раньше и втихаря подсунуть ее в стопку? Пузырьков прочитал несколько абзацев и отказался от этой версии – повествование продолжалось ровно с того места, на котором оканчивалась предыдущая глава. Дыра в транс-временном континууме и несколько листов бумаги случайно оказались в прошлом? В невероятное Лёня консервативно предпочитал не верить. Но бумажки-то вот они! Хочешь, читай их, дотрагивайся руками, нюхай, изучай на просвет. Да хоть порви их – никто не узнает. По спине Лёни слизнем проползла капелька холодного пота. Повода для паники не было, но Пузырьков натурально запаниковал. Сличение почерков никакого ощутимого результата не дало – его каракули походили на Гешины, как братья близнецы, да и писали они одной и той же ручкой по очереди. Почерк новоявленной главы из общей массы исписанных страниц не выделялся ничем. Бывает ли такое, что люди пишут в состоянии забытья и потом не могут вспомнить ни слова, даже самого факта написания чего-либо не помнят? Наверное, бывает. Но Лёня, к своему сожалению, сумел восстановить в памяти минувший день чуть ли не по минутам. Действительно, взять бумажки, да порвать. Нет, лучше сжечь – так надежнее. А пепел развеять – бумага все стерпит. Пузырьков припомнил, как Геша самодовольно спекулировал цитатой «рукописи не горят» и чуть не заплакал. Все дурные предчувствия, злобными муравьями грызшие Лёнину душу, разрешились сами собой. Теперь он был уверен, что нечто ужасное не должно произойти, а уже происходит в эту самую минуту. И не с кем-то, а именно с ним. Сумасшествие? Вдруг, покажи он эти страницы кому-нибудь, тот скажет, что они девственно чисты и покрутит пальцем у виска? Какая разница! Для Лёни буквы и слагающиеся из них слова были такими же реальными, как он сам. Вот когда появится сомнение в собственной реальности, тогда и пора будет в дурку собираться. Безуспешно пытаясь убедить себя в том, что ничего страшного по сути не случилось, Лёня взъерошил волосы дрожащей пятерней и собрал всю волю в кулак. Он решил прочитать то, что пугало его до потери пульса. В конце концов, шептал Лёня спасительную мантру, это же всего-навсего наша с Гешей повесть. Что в ней может быть опасного? В ней и в ее продолжении, написанном Бог весть кем, где и когда…