– Лёнечка, жив! Живой! Родной ты мой! Живой! Счастье-то какое! Голодный, да? Я сейчас все сделаю… – Пузырьков смеялся сквозь слезы, целовал лицо друга, грел его холодные ладони в своих руках и снова смеялся, смеялся, смеялся.
– Врача позови, придурок, – морщась от адской боли, раскалывающей голову на куски, шипел Лёня, тщетно пытаясь увернуться от влажных ласк.
– Я мигом, Лёнечка, только ты лежи, не двигайся, ч сейчас, мухой слетаю, не волнуйся, я быстренько… – не переставая нести что-то радостно-успокаивающее, Геша выбежал из комнаты.
– Ох уж мне эти творческие натуры, – вздохнул Лёня и закатил глаза.
Доктора Геша отыскал и привел действительно очень быстро.
– Как он, доктор? Это опасно? Состояние не очень тяжелое? Его увезут в больницу? Когда он сможет встать с постели? Как часто повязку менять? – пока врач обрабатывал рану перекисью водорода и обматывал голову Пузырькова бинтом, Друзилкин вился вокруг, как голодная оса над розеткой малинового варенья.
– Вместе живете? – как-то странно покосившись на рассыпанные по полу продукты, спросил доктор, закончив с Лёней.
– Уже несколько дней, но…
– И как, нравится вам это? – доктор нахмурился.
– Ну, да…
– Счастливого медового месяца, молодожены. Больше не ссорьтесь, – с этими словами доктор ушел, не закрыв за собой дверь. Из коридора послышалось эхо затихающих шагов и бормотанье: – Тьфу, развели петушарню…
– Ты ему что про мою травму сказал, паразит? – Лёня цедил слова сквозь зубы, сверля глазами в Геше дырку за дыркой.
– Как, что? – опешил Геша. – Что ты головой о кровать ударился.
– Слава Богу, не ляпнул, что ты меня сковородкой по лбу приголубил.
– А… – Геша густо покраснел, метнулся к двери, высунул голову в пустой коридор и крикнул: – Хам! Гомофоб сраный!
– Полегчало? – Лёня немного оттаял.
– Хватит издеваться, – после бессонной ночи, пережив в течение суток два счастливейших момента и один скорбный, Геша почувствовал тысячелетнюю усталость и решил, что право на раздраженность заслужил. – Ты мне лучше сам поведай, что с тобой приключилось. А то, знаешь, я и сам не понимаю, с чего тебе вздумалось полчерепа снести.
– Сейчас узнаешь. Не удивлюсь, если тебе после этого захочется снести себе череп целиком, – и Лёня, жадно глотая сосиски и крабовые палочки, пересказал Геше мистическую историю, приключившуюся с ним прошлой ночью. Молодой писатель слушал внимательно, не перебивая.
– …так что удивительно, как мне удалось выжить. Но предупреждаю – висеть на кресте вместо тебя я больше не собираюсь, – закончил Лёня – сосиски тоже закончились. Геша молча подобрал с пола страницы повести и собственными глазами убедился в том, что новая глава действительно присутствует. Мог ли Пузырьков написать главу в его отсутствии и выдумать бредовую историю про ее мистическое происхождение? Геша прекрасно помнил свои чувства, когда пришел с прогулки и обнаружил, что Лёня за два часа умудрился сочинить целых три качественные главы. Есть ли нить, связующая эти два момента?
– Если ты не поверишь мне сейчас – мы больше не друзья, – будто прочитав Гешины мысли, предупредил Лёня, – я сию же минуту выставлю тебя за дверь и забуду о твоем существовании, обещаю.
– Что ты, что ты, конечно же, я тебе верю, – Друзилкин испугался вновь потерять друга.
– Если веришь, то скажи мне, что думаешь по этому поводу, – Лёне требовались доказательства лояльности друга.
– Есть у меня теория по этому поводу, – Геша дал волю своей писательской фантазии и теперь породить в нем сомнение не смог бы ни один из доводов логики. – Произведение, в которое автор вкладывает слишком много себя (читай – своей жизненной энергии), становится живым, по сути, организмом. Ожившее произведение ведет себя почти как человек – у него появляется характер, настроение, чувства и желания. Наш с тобой рассказ, думаю, как раз из таких живчиков. Мы оставили его недописанным, забросили из-за того, что проголодались. Вот он и стал расти самостоятельно.
– Замечание номер один: если он так хотел вырасти, то почему в первой же написанной им же главе фактически покончил жизнь самоубийством – написал предсмертную записку и укокошил основных персонажей? Да еще с таким садистским смакованием подробностей! Это же самый настоящий суицид!
– Ой, смотрите все – поборник нравственности и морали проснулся! Думаешь, сценка с умерщвлением ни в чем не повинного шарпея Моти была не садистской? Твоего пера дело, между прочим. Кстати, и более тошнотворные описания встречаются. Так, в одной книжке прочитал, что мужика по всему периметру прибили гвоздями к стене и полу, отрезали причиндалы и заставили его жену их слопать. Каково тебе такое?
– Хватит порожняк толкать. Ты от нашего совместного кошмара не отвлекайся, пожалуйста. Зачем повести самой ставить на себе крест… или, точнее сказать, жи-и-ирную точку?
– А разве люди поступают не точно так же? Неразделенная любовь, одиночество, ревности – разве из-за этого люди не накладывают на себя руки? Для нашего детища такой причиной, думаю, стало наше эгоистическое поведение – он почувствовал дефицит внимания. Так что, попытка убить себя – это крик о помощи, способ напомнить о своем существовании.
– Допустим. Тогда замечание номер два: почему рассказ не попытался расти самостоятельно раньше? Помнится, когда мы с тобой поссорились, ты несколько дней не писал – наркоманский бред не в счет.
– Тоже объяснимо, – Геша пропустил шпильку про наркоманский бред мимо ушей, – в то время рассказ еще не был живым. Или, что скорее всего, был еще слишком мал для самостоятельного роста.
– Что, теперь хоронить нашего первенца по христианским законам?
– Зачем? – искренне удивился Геша. – Это же все-таки литературное произведение, а не человек. Мы просто последнюю страничку ампутируем и напишем хорошее продолжение и конец. Пациент операбелен и реанимабелен.
– На мой нюх, так эксгумацией попахивает, – Лёня зябко поежился. – По правде сказать, после того, как я узнал, что мы с тобой незримое око, сочинительством заниматься не тянет.
– Тю, какие мы нежные, нам страшно, нас не тянет сочинять, – Геша передразнил Лёню. – Мы пустим реки вспять, и будет на Марсе рожь колоситься! Мы, друг мой, спасем всех! Все в наших руках. Мы продолжим повесть. И перестанем быть незримым оком.
– Кажется, кто-то клялся отрубить себе руку…
– Вздор! Руки будем после рубить, а сейчас начинай разминать свою ушибленную голову, соавтор.
27. Скрытые возможности ассоциативного мышления
– Вы все? Я занималась любовью со всеми вами?…Билл? Что это?
– Это был тттвой способ вывести нннас… Беверли, тттты не понимаешь? Это был ттттвой способ вывести нас! Мы все.., но мы были…
– Теперь ты помнишь остальное?…
– Не ттточно. Но… Что я действительно вспомнил, так это, что мы ххххотели выйти. И я не уввверен… Беверли, я не уверен, что взрослые могут так делать.
Стивен Кинг «ОНО»
– Ну-с, приступим, – выпроводив Владика вслед за грузчиками, Шайморданов в обоих холодильниках повернул регуляторы температуры на максимальную заморозку и затолкал Пузднецова в ближайший.
– Ильюша, не забывай стучьять, – Жене сложила ладошки в молитвенном жесте и прижала их к аппетитной грудке. Руслан же подпер дверцу холодильника табуреткой, чтобы Пузднецов не дезертировал.
– Ровно через десять минут вызывай медицинских братиков и сестричек, – Руслан коротко обжег Валины губы поцелуем, чмокнул Жене в щечку и скрылся в соседнем хладогенном ящике.
В гробовом молчании девушки вернулись в комнату и уселись на полу перед огромными костяными часами, прилипнув немигающим взглядом к минутной стрелке.
– Не тикают. Можьет, сломальись? – забеспокоилась Жене – время то ли остановилось вовсе, то ли ползло со скоростью улитки, вознамерившейся покорить Фудзи.
– Они никогда не тикают – бесшумный механизм, – Валя беспокоилась ничуть не меньше Женевьевы, ей тоже казалось, что они уже не один час сидят напротив сайгачьих черепов. Тягостное напряжение росло, а проклятая стрелка так и не сдвинулась с места.
– Когда я со своим другом Кретьеном ходьила на пльяж, он устраивал длья менья солярные часы… – чтобы как-то разрядить атмосферу, Жене предалась воспоминаниям.
– Наливал в банку солярку, поджигал и засекал время, в течение которого она выгорала?
– Ньет, как это по-русски… о! Солньечные!
– А, типа, втыкаешь палку в песок, и тень от палки бегает по кругу?
– Прьинцип такой, но… мы ходьили на ньюд пльяж… натураль… – не знаю, как по-русски – Кретьен ложился на спину и я…
– Вот! Смотри! – закричала Валя, недослушав про солнечные часы. – Она сдвинулась на одно деление – была на трех косточках, а сейчас уже на четырех.