Глава 8 Вниз по матушке Луаре
Форштевень барки с тихим шипением резал пологую речную волну. Река стала шире и глубже. Берега каменистей. Опасности мелей отступили назад и шкипер поднял парус — грубую конопляную тряпку прямоугольной формы. Тем более, что ветер посвежел. Парус захлопал полотном, но быстро выдулся пузырем, слегка накренив палубу. Сказать, что мы сильно прибавили в скорости — покривить душой, но продвигаться стали несколько шибче.
После утренних водных процедур, сидел в одних этих средневековых труселях по колено, подставив белое тело утреннему солнышку на своем лежбище около мачты, и терпеливо ждал, пока Микал наточит свой маленький ножик. Ногти мне пора обрезать, а вот ножниц нормальных тут нет и не скоро появятся. Простая, казалось бы, вещь, а додумались до нее только в шестнадцатом веке. Но мне столько ждать влом: надо подсказать какому-нибудь кузнецу как их сделать. Попрогрессорствовать, так сказать, для собственного удобства. Но это уже дома.
До Нанта осталось всего не всего. Надо приводить себя в порядок. Принял у Микала ножичек и занялся педикюром. Молодые ногти довольно легко резались. Кусачки им не скоро понадобятся. Хотя и их сделать заодно с ножницами не помешает. Вообще на маникюрных несессерах озолотиться можно тут, особенно если суметь правильные пилки для ногтей сделать, — мечтал я о светлом будущем, аккуратно срезая с ногтей лишнее.
Микал тут же подбирал за мной стриганки и выбрасывал их за борт.
Остро запахло свежеразворошенным конским навозом.
С трюма доносился бубнеж занятых уходом за лошадьми стрелков. Я особо к ним не прислушивался, пока не уловил знакомое слово el unicornio — «единорог».
— Сам он совсем не такой, каким его на гобеленах господам малюют, — бубнил голос постарше и пониже. — Уникорн телом мощен, спиной широк, ноги имеет лохматые как у шайра, а рог у него не во лбу, как иные умники думают, а на самом носу. Но увидеть его не всем удается. Осторожен, бестия, и очень хитер. Выманить его из чащи можно только на запах непорочной пиздятинки.
— Слышал я про то, что он только девиц к себе подпускает, которые еще с парнем не миловались, — второй голос был моложе и звонче. — Совсем нецелованная должна быть.
— Вранье, — уверенно ответил ему старший. — Причем тут нецелованность? Главное чтобы деве целку не сломали. Потому что тогда запах у баб меняется. Уникорн это чует и не подходит.
— И как же его тогда словить?
— Только на истинную девственницу. Приводишь ее на полянку, сажаешь под дерево и оставляй одну. Предварительно не кормить и не поить. Остальным скрыться в окрестных кустах. И лучше всего себя заранее звериным дерьмом обмазать, чтобы посторонний для леса человечий запах отбить. И ждать. Иной раз очень долго ждать. Посему если за день уникорн сей девой не заинтересовался, надо уходить. Чаще всего уже не придет он вовсе. Потом можно будет повторить, но уже с другой.
— А почему же это с другой, дядька? Она же — целка.
— Целка то целка, да только уникорн ей уже побрезговал. Не принял он ее за настоящую непорочную.
— Как так, не принял?
— У нас свои понятия, у уникорна свои. Ловим мы кого? Уникорна! Знать под него и подстраиваемся, а не под деву.
— А если досталась девка, такая как надо?
— Тогда магический зверь выходит к ней из чащи, кладет ей голову на колени, утыкаясь носом в сосредоточение ее девичьей чести и шумно дышит через ноздри.
— И тут вы…
— Нет. Тут сиди и жди, а то спугнешь. Дождись, пока он, надышавшись ее запахом, повалит уникорн эту деву на землю, раздвинет ей ноги и в ее лоно воткнет свой рог. Вот в этот момент он ничего не слышит, не видит и не чует. Подбегай к нему и смело вяжи сетью живьем.
Ни хрена себе версии у местных поклонников фэнтэзи, — подумал я и даже ногти стричь бросил. Хотя вполне логично. Возможно, средневековые хронисты считали, что их читатель и так все знает и умеет видеть между строк. Это мы в своем далёко видим только текст, утратив все возможные контексты за полтысячелетия.
Но дослушать эту историю мне не удалось. Сержант прорычал какую-то команду и стрелков из трюма вымело.
И еще одно явление обнаружил я, наблюдая за местным социумом. Пока я сидел на палубе практически голый меня мало что никто не только не потревожил, но и даже взгляды в мою сторону бросать стеснялись. Все. Даже матросы, которые бегали босые по палубе в одних только широких штанах ниже колена — в этаких длинных шортах из конопляной парусины и красных косынках на голове.
Косяк, однако.
Надо взять на заметку и впредь меньше развлекать местный народ футурошоком. Ладно пока мы на барке, где практически все свои… А вот ежели еще где случиться…
Мдя.
Чую, загорать мне придется между зубцами стен замка, выставив по углам боковое охранение.
Закончив с ногтями, отрезал я у дежурных шоссов те места, которые изображали носки, и показал Микалу, как нужно обметать и подшить нижний край. А сам занялся изготовлением «тормозов», благо портянки были длинные, и откуда оторвать две полосы суровой бязи шириной в три пальца нашлось.
В армейской юности нам каждую неделю выдавали после бани чистое белье и портянки. Так вот из-за самодельных «тормозов» некоторые полотнища напоминали формой носовые платки. Вот уж когда обидно ругались обделенные матросы с баталером, которым с нами служил турок-месхетинец из Средней Азии. До драки, правда, не доходило — силен был, зараза, и резкий как понос, несмотря на то, что росточком не вышел. Но после каждой такой выдачи, запирался он у себя в каптерке и жалобно пел: «Гиль… Гиль..». Его тоже понять можно — ему из прачечной портянки мешками выдавали. Где там каждую портянку на длину рассмотришь, когда хохол-прапор считает их быстрее денежной машинки и тут же в мешок сует.
А фабричные «тормоза» что на солдатские галифе, что на матросскую рабочую робу делал вредитель, которому за такую конструкцию сразу десять лет расстрела можно без суда давать — шириной в сантиметр и из такой тонкой и дерьмовой материи, которая разу же загнивала и сворачивалась в трубочку. Ходить было просто невозможно. А без «тормозов» все торчало из сапогов мешком, за что нас сурово дрючили отцы-командиры: не тот внешний вид. Вот и выходили мы из положения матросской смекалкой. В увольнение, правда, ходили не в робе, по нормальной матросской форме с ботинками, вот только куда там ходить было в этом Богом забытом холодном городишке в тонких носках и кургузом бушлате…
Наконец-то все обметано и тормоза собственноручно мною пришиты, вызвав неподдельный интерес моей «скамейки» к такой несложной, но очень полезной конструкции.
Натянул шоссы. (Или теперь уже леггинсы?). Повертелся. Однако «тормозами» шоссы лучше натягиваются, чем родными композитными «носками».
Подглядел я тут за местным модниками… Я худею, дорогая редакция. Шевалье д’Айю натягивает на себя эти шоссы тонкого сукна, предварительно намочив, и высыхают они у него уже на ноге. Зато весь рельеф мышц на его тонких ногах как скульптурный. Дамам, наверное, такое нравится.
Надел поверх пуфы, из которых давно уже приказал Микалу выкинуть всю паклю, а то уж вид был больно педерастический. Два шарика на заднице, из которых торчат цыплячьи ножки. Намотал портянки и вбил ноги в сапоги, отвернул вниз ботфорты по методу киношных мушкетеров господина Дюма. И остался своим видом весьма доволен.
Сверху только батистовая рубашка-камиза осталась. Не стал я полностью одеваться.
Тепло.
Солнышко пригревает.
И ветерок ласковый.
Стоило одеться, как тут же ко мне нарисовались посетители, которые до того меня просто не замечали.
Первым по рангу подсел ко мне на аудиенцию дон Саншо с неделикатным вопросом.
— Феб, у тебя сколько денег осталось? — и сверлит меня единственным глазом.
— У меня их вообще не оставалось, как помнишь. Не заметил как-то я на себе кошелька, когда в лесу очнулся. Я, брат, вроде без мошны на двор в Плесси-ле-Тур вышел. А трофейных денег осталось девяносто семь золотых франков.
Было сто. Один я дю Валлону отдал и по одному осчастливил Микала и Филиппа. Так что все правильно.
— И у меня двадцать три флорина, не считая горсти серебра, — добавил инфант. — Всего сто двадцать. Маловато будет.
— На что маловато?
— На переезд морем до Сантандера. На каждого коня с рационом клади по пять золотых. Уже сто двадцать. А еще за наш проезд возьмут сколько-то. Прожитье в Нанте — тоже затраты. И на себя и на коней. Хотя не такие и крупные. Молебен еще отслужить надо за избавление от напасти — тоже денег стоит. Я надеялся у сеньора де Реца перехватить в долг, но сам видел: какая тут катавасия случилась.
— А как так получилось, что ты не знал, что маршал погиб за десять дет до твоего рождения? — этот вопрос был для меня интересен.