Читать интересную книгу Плещут холодные волны - Василь Кучер

Жалобно вскрикнул Званцев, схватившись за грудь:

— Кровь! У меня кровь...

Шлюпка была до краев залита водой, и Фрол Каблуков крикнул:

— Шлюпка пробита. Мы тонем... Спасите!

— Замолчи! — крикнул на него Заброда. — Где каски? Вычерпывай воду!

Прокоп пошарил руками под водой, подал ему каску, вторую — Фролу, себе выхватил кастрюлю. Стали выплескивать воду за оба борта. Тупо, бешено, уже и не поглядывая на берег. Шлюпка ушла далеко в море, и желтые скалы только чуть виднелись в сизом тумане.

Званцев стал бледен, вял и все ниже оседал в воду на носу шлюпки, словно его клонило ко сну. Осколком снаряда его ранило под лопатку, и он чувствовал, как горячая кровь течет по спине, заливая поясницу. Чувствовал, но терпел, стиснув зубы.

— Крепись, браток, — просил его Павло. — Вот вычерпаем воду, и я тебя перевяжу. Мигом перевяжу, не волнуйся, голубь...

Вода в шлюпке больше не прибывала.

— Значит, цела? — спросил Заброда.

— Цела! — радостно выкрикнул матрос Журба, стирая мокрой ладонью густой пот со лба.

— Я боялся, что ее пробило, — вздохнул Павло. — А она, вишь, цела.

— Слава тебе господи, — тихо отозвался Фрол, кусая мокрые усы.

— Ты что, папаша, в бога веруешь? — спросил Прокоп.

— Не твое дело, — буркнул Фрол. — Каждый человек во что-то верует. Тот в бога, а тот в черта. А я в счастье верую. Вот оно и спасло нам шлюпку, наше счастье...

Когда из воды показались обе банки, а затем и железные запаянные баки с воздухом, установленные для того, чтобы шлюпка не тонула и сохраняла равновесие во время шторма, Павло Заброда сполоснул в море руки и принялся перевязывать Званцева.

Он положил его грудью на носовую часть шлюпки, задрал на затылок сорочку и слегка промыл края раны морской водой. Потом достал из кармана два бинта и стал перевязывать рану. Она была неглубокая, под самой лопаткой, но больно откликалась на каждое движение. В клинических условиях такая рана не страшна, здесь же, в море, без медикаментов и чистых перевязочных материалов, она вызывала у врача тревогу. Заброда не сказал об этом Званцеву, наоборот, успокоил его:

— Мелочи. К свадьбе заживет. Только ты не двигайся, лежи тихо... Можешь и сидеть, но не вертись... Вылечим...

— Чем? — вдруг спросил Званцев. — Медикаментов нет. Стерильного тоже...

— А морская вода для чего? Она, брат, дает неслыханный эффект в таких случаях. Перевязки с морской водой еще и не такие раны вылечивали...

— Что-то не слыхал, — протянул Званцев.

— А теперь услышишь. Раз ты попал ко мне в руки, так я уж тебя больным от себя не отпущу. Так и знай, — попробовал улыбнуться Павло, но не смог.

Званцев притих на носу шлюпки, съежился. Он уже не мог шевельнуться. И врач время от времени подмигивал ему, опять принявшись вычерпывать каской воду. Теперь он стоял в шлюпке на коленях, чтобы не нагибаться, и все выплескивал воду в море.

А солнце пекло и пекло, словно в горячем мартеновском цехе, где пышет жаром расплавленный металл. Павло бывал там не раз, когда работал чернорабочим на Балтийском заводе в Ленинграде. Теперь он с завистью вспоминал те тяжелые дни: ведь в цехе всегда было вдоволь холодной газированной воды на льду. Вот бы теперь хоть каплю той воды... Но ее нет. И берег все удаляется, расплываясь в дрожащей дымке, а с ним тает и последняя надежда.

Наконец воду из шлюпки вычерпали и облегченно вздохнули. Усталые, голодные, измученные жаждой.

Фрол Каблуков поднял тяжелую голову, спросил:

— А дальше что, товарищ командир?

— А дальше — не знаю. Идти в море, и только в море. На восток... Все дальше и дальше в море, прочь от этого берега, — глухо, но твердо произнес Павло.

— Нет, так не будет, — возразил Фрол. — Там, в море, наша смерть. Чует мое сердце...

— А как же быть? — спросил Павло и, опустив дубинку за борт, начал грести.

За ним принялся за работу и Прокоп Журба, сбросив мокрую от пота тельняшку. Фрол зло взглянул на него, но все-таки взялся за весло и стал грести, с сердцем громыхая им о борт шлюпки.

Море переливалось в ослепительном блеске, покачивалось и тихо плескалось, навевая сон. В чистой прозрачной воде дробились на тонкие стрелы солнечные лучи, пронизывали до самого дна ее толщу длинными и нежными серебристыми струнами.

После долгого молчания Фрол Каблуков опять заговорил:

— Будет так, как я сказал, ребятки. Пойдем к партизанам на Балаклаву и все высадимся в лесу. Там своя земля и люди свои. А оторвемся от земли — смерть нам, ребятки.

— Ну хорошо, а как подойти к Балаклаве? Вон, видишь, как они его в море разделали, — показал на Званцева врач. — А ты хочешь к берегу идти...

— Будем ночи ждать. Ночью подойдем, — категорически заявил Фрол.

— Ты-то что думаешь, Прокоп? — спросил Павло.

— Я согласен на Балаклаву. Он правильно говорит, — кивнул на Фрола матрос.

— А ты, Алексей?

— Ох, воды!.. К берегу, — тихо простонал Званцев. — Партизаны там...

Павло положил дубинку, отстегнул от пояса флягу, слегка взболтал ее, Фрол и Прокоп жадно взглянули на нее, со стоном вздохнули, услыша желанный всплеск. Моментально бросили весла. Заброда сделал вид, что не заметил этого: не обернулся в их сторону, не сказал им ни слова. Он отлил немного воды в колпачок, которым завинчивалась фляга, и напоил Званцева. Потом понюхал воду и повесил флягу обратно. Только после этого взглянул на гребцов, весело проговорил:

— Ну, что весла бросили? Воды не дам. Мало... По колпачку выдам после еды. А есть будем, когда сядет солнце и от берега отойдем подальше. На весла...

Фрол опустил в воду весло, заскрипел зубами. Прокоп отвернулся и, смочив водой лоб, стал грести дальше.

Две чайки летали над ними, стремглав неслись к корме в надежде поживиться и опять взлетали в небо, жалобно крича. Их, вероятно, удивляла эта странная шлюпка, возле которой нет ни единой крошки. И люди как люди в ней сидят, и веслами машут, а хоть бы корочку бросили птицам за борт. И плачут чайки над морем, просят есть у голодных пловцов.

Отчетливо вырисовываясь на фоне слепящего горизонта, курсом на северо-восток, ровно и быстро шли на веслах какие-то две шлюпки или ялика. Наверное, отплывали с разных концов Херсонесского мыса, потому что были друг от друга далеко. Павло завистливо посмотрел им вслед, тихо сказал своим спутникам:

— Посмотрите, вон же пошли на Кавказ. И не испугались моря... Миновали вашу Балаклаву...

— У них, наверное, компас и карты в руках. И аварийный запас харчей и воды, — вздохнул Прокоп.

— Что там карты и компас! У них весла настоящие, а не такие, как вот эти, палки... Там порядок, — с болью в голосе бросил Фрол. — Море им не страшно...

Берег становился все расплывчатее, затягивался как бы легким туманом, но совсем не исчезал. Они еще долго видели шпиль Херсонесского маяка и зубчатые контуры Генуэзской башни в Балаклаве. И это вселяло в сердце каждого какую-то надежду. Густой кудрявый манящий лес, от Байдарских ворот до самого моря спадавший с гор непроходимыми кустарниками, не давал им покоя. Они как будто слышали его прохладный шепот, журчание холодного подземного родника, видели в нем дикие тропочки. Там, среди буйной зелени и прохлады, где каждый камень защитит их, они и найдут свое спасение. Только там, под Балаклавой, и нигде больше.

А в небе ни тучки, на горизонте ни пятнышка. Большое и страшное небо звенит над ними, словно гигантский раскаленный котел.

— Воды! — стонет раненый капитан Званцев.

Павло опять отстегивает флягу, и оба гребца бросают весла и подаются к нему грудью. Врач переходит на нос шлюпки, достает из бокового кармана какие-то таблетки и бросает их во флягу. Одну. Вторую. Потом начинает взбалтывать воду.

— Капитан! Что ты делаешь? — испуганно кричит Фрол Каблуков.

— Не беспокойтесь. Это пантоцид, — усмехается Павло. — Он убивает в грязной воде всякую заразу. Разве вам не выдавали такие таблетки? Странно. Можно брать воду из лужи, таблетка уничтожит все бактерии. Пей, не страшно...

— Я пил когда-то. Противно, — подает голос Прокоп Журба и, болезненно морщась, потирает раненую ногу.

Павло приподнимает Званцева и наливает ему один за другим два наперстка воды. Да и как назвать колпачок, которым завинчивается фляга, если не наперстком?

Алексей пьет воду, высоко задрав голову, на шее у него ходит кадык, словно маленький шатун локомотива. Фрол и Прокоп пожирают его глазами, глотают обильную слюну, будто сами пьют эту воду.

Павло заметил их осатаневшие, жадные взгляды и опустил голову, быстро пристегивая флягу обратно к поясу. Надо что-то делать наконец с этой водой. Но что? Дать, пусть сразу всю выпьют? Нет. Ждать еще? Они скоро бросятся на него и силой отнимут флягу. По глазам видно, что бросятся. Хотя он терпелив, но жажда и голод уже измучили и его.

Он обмывал пересохшие, словно чужие, губы, зачерпнув воды за бортом, и, хотя становилось на время немного полегче, Павло чувствовал, что скоро держать себя в руках не будет сил. Тогда, чтобы разрядить напряженное молчание, он спросил: