Читать интересную книгу Жена изменника - Кэтлин Кент

И тогда они оба смогут убраться из этого затерянного на краю света места, которое так похоже на душный гроб.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Распоротая наволочка с гусиным пухом лежала на кровати, изогнутые нежные перышки казались ослепительно-белыми на фоне темно-серой холстины. Рядом с наволочкой были и другие вещи, время от времени перекладываемые осторожной рукой: четыре пуговицы, вырезанные из мелких беличьих косточек, заколка из отполированного кусочка оленьего рога, купленная на рынке в придачу к английской материи, покрывало из оленьей кожи, ставшее мягким и теплым, оттого что его как следует выдержали на солнце. Марта сидела, перебирая и разглядывая одно за другим сокровища, которые Томас почти каждый день после сенокоса оставлял для нее в тех местах, куда она наверняка должна была пойти, — он делал это украдкой, стесняясь и никак не показывая, что ожидает от нее благодарности.

Пейшенс ничего не сказала про подарки. Она лишь отворачивалась с неодобрительным видом, предостерегающе вздыхая, как будто столь частые подношения были весьма подозрительны. Впрочем, свою работу по хозяйству Томас делал с неизменным старанием.

Марта взяла красную книжечку и скрупулезно вписала туда каждый предмет, с удовольствием отметив про себя, что список растет. Совсем недавно она снова начала вести дневник. По утрам или вечерам, как только у нее появлялась возможность побыть одной, она аккуратно распарывала на наволочке шов, делала несколько записей, а потом зашивала книжку обратно в тайник. Это была единственная вещь, спрятанная от любопытных глаз, которая безраздельно принадлежала ей одной. Пейшенс про книжечку не спрашивала Кузина была слишком занята страхами, связанными с предстоящими родами, чтобы вспомнить про вещь, не имевшую для нее особой ценности.

Перевернув назад страницу, Марта прочитала вчерашнюю запись.

«Понедельник, 7 июля

В субботу Пейшенс всех нас перепугала, ибо в молитвенном доме, когда мы пели гимн, она вдруг охнула и схватилась за низ живота. Эзра Блэк, кривоногий косарь, выскочил, чтобы ее поддержать, и с ненавистью посмотрел на Томаса и на меня испепеляющим взглядом. Мы унесли Пейшенс со скамьи, но боль прошла, и к вечеру Пейшенс уже чувствовала себя хорошо и попросила свежих сливок и студень из телячьих ножек. Поскольку ни того ни другого не было, Томас несколько часов собирал ей грибы. А мне принес портулак».

Томас без слов выложил на стол, перевернув для просушки, блестящие зеленые пучки портулака. Красноватые корешки смотрели вверх, в потолок. Как маленькие копьеносцы в наступлении, подумала Марта. Она знала, что портулак предназначается ей, потому что как-то раз она между делом сказала, что с удовольствием поела бы этой травки. Она сразу сунула несколько сырых листьев в рот, наслаждаясь кисловатым, немного жгучим вкусом, а остальное приберегла для предназначавшейся Пейшенс грибной тушенки.

Кузина все больше и больше замыкалась в своих переживаниях, связанных с предстоящими родами, которые, Марта не сомневалась, были уже близко. Лодыжки и руки беременной отекли, под глазами появились мешки. Хорошо, что аппетит у Пейшенс был прекрасный и рвота практически прекратилась. Но Марту настораживало, что в животе почти не ощущалось движения, и Пейшенс часто хватала кузину за руку, прикладывала ее к своему огромному животу и умоляющим голосом говорила: «Марта, скажи, ты чувствуешь, как он шевелится?»

В то утро, пока солнце еще не очень пекло, Марта собралась пойти с Томасом нарезать коры ржавого вяза и набрать сока, чтобы можно было приготовить компресс, облегчающий проход ребенка по родовому каналу. Она давно собиралась это сделать, но Томас все откладывал, говоря, что далеко уходить небезопасно. Сам он за последнюю неделю часто отлучался из дому в поисках редкой дичи, прятавшейся от жары, и говорил, что между чумой и набегами индейцев их жизнь идет как по лезвию ножа.

Марта закрыла книгу и быстро зашила ее в подушку. Потом достала короткий изогнутый нож, которым было удобно срезать кору с веток вяза, и сунула в передник. У очага сидела Джоанна и училась писать свое имя палкой на золе. Ее буквы плясали, разбегаясь в разные стороны, словно стебельки розмарина в супе.

Наклонившись, Марта поцеловала девчушку в темечко и почувствовала идущий от волос запах едкого дыма и лаванды. Ради мамы надо вести себя хорошо или, по крайней мере, тихо, напомнила ей Марта.

Когда она выходила из дому, Джон, глядя на нее, усмехнулся и запел:

— Месяц май, месяц май, парень с девушкой играй...

Марта шикнула на него и покраснела, но в глубине души ей было приятно. Джон, рассмеявшись, запел еще громче, и, пока она шла по двору, песня лилась ей в след.

Уилл ждал у дома с упрямой и недовольной гримасой, выражавшей, как Марта уже успела выучить, страшное разочарование мальчишки, будущего мужчины, которого вечно не берут с собой, если затевается интересное приключение вдали от дома. Она помахала ему, удаляясь вместе с Томасом по дорожке, ведущей на юг, но, пока тропинку не заслонили ветви невысоких деревьев, она видела, что Уилл провожает их гневным взглядом, надувшись и скрестив руки на груди.

Некоторое время они шли молча. Томас шагал медленно, приноравливаясь к ее походке, но в лицо ей не смотрел, и, когда он не сделал попытки взять ее за руку, Марта сама приблизилась к нему. Вдруг он остановился, пригнулся, махнув рукой, чтобы она сделала то же самое, и указал ей на какие-то тени в кустах. Марта не сразу разглядела оленей — две покрытые крапинками фигуры. Олени спали, положив головы на спину друг другу, почти совершенно неподвижно, лишь ребра легко, еле заметно приподнимались в такт дыханию. Томас сжал ствол ружья, прямой, как древко знамени, но даже не сделал попытки выстрелить.

Тихонько постояв, Марта с Томасом двинулись дальше, и от усиливающейся жары у них под мышками появились серпообразные следы от пота Птицы прекратили утренний гомон, лишь иногда перекликаясь. Рука Марты наткнулась на саранчу, прочно уцепившуюся своими ножками с зазубринками за подол ее юбки. Стряхнув насекомое, она вновь взглянула на Томаса, чье задумчивое лицо обрамляли поднятые сапогами облачка пыли.

Смущенная его молчанием и задумчиво-рассеянным видом, она вдруг ужасно захотела спросить: «Ты Томас Морган?» — но вместо этого потянула его за рукав и сказала:

— Спасибо тебе за подарки.

Он остановился, глядя вперед, на дорогу.

— Томас... — начала она.

Впервые она обратилась к нему по имени и неожиданно почувствовала смущение, как будто сама вдруг стала невесомой букашкой, хрупкой и эфемерной, как саранча, которую она только что стряхнула в траву.

Томас взял ее за запястье и повел на обочину дорожки, где на земле лежал небольшой валун. Одним движением подняв Марту, он поставил ее на плоскую поверхность камня, чтобы ее лицо оказалось вровень с его собственным. Он скинул шляпу и крепко взял Марту за руки, словно боялся, что она упадет с такой большой высоты.

— Марта, — произнес он.

Она ждала, что он скажет дальше, но Томас опустил голову и отвернулся. Она собрала складками его рубаху и потянула. Тогда он снова взглянул на нее.

— Есть вещи, — промолвил он, — которые следует сказать.

— Сейчас ничего не нужно говорить, кроме тех обещаний, которые ты хочешь мне дать.

— Нет, — ответил он, проведя ладонями по ее рукам и накрыв пальцы, все еще сжимающие рубаху на его груди.

Марта чувствовала, как под ее руками ровно бьется его сердце, которое представилось ей водяным колесом, качающим теплую кровь по всей длине его туловища. Его дыхание стало ближе и обдало влажной волной ее лицо, а губы чуть улыбнулись.

— Волчья шкура подошла бы тебе больше, чем оленья.

— Так вот какая я по-твоему? — спросила она. — Похожа на волка? Выходит, я и есть волк в твоей сказке про Гелерта? Я волк, да?

Марта словно пыталась защититься, в ее лице появился страх, как у ребенка, ждущего наказания.

Томас наклонился еще ближе и совершенно серьезно прошептал ей в самое ухо:

— Ты разве еще не поняла?

Покачав головой, Марта прижала к щеке его руку:

— Ты олень, пронзенный стрелами, чье сердце стало совсем холодным из-за того, что никому не было нужно.

Томас посмотрел на Марту, плотно сжав губы, и ее глаза наполнились слезами. Тогда он обнял ее, заговорив на своем родном языке, и россыпь гортанных звуков ласково коснулась ее щеки: «Бранвен». Произнося это имя, он снял с Марты капор и стал наматывать на пальцы ее черные волосы. Шепотом он рассказывал, касаясь губами шеи, сначала по-валлийски, потом по-английски, историю мифической Бранвен со щеками цвета вороновой крови и телом цвета снега. Он поцеловал ее в губы, обхватив за бедра и прижав к себе. Потом его пальцы поднялись вверх по позвоночнику, и, подхватив Марту под мышки, Томас слегка отодвинул ее назад. Он поднял край передника, чтобы она вытерла лицо, мокрое от струящихся слез. Большими пальцами Томас тоже стал вытирать влагу, скопившуюся у нее под веками, и, разглаживая, убирать со лба пряди упавших волос.