Читать интересную книгу Лунное дитя - Алистер Кроули

Ведь башня, изображенная на ней, рушилась под ударом молнии, увлекая за собой находившихся на ней людей.

Он даже засмеялся от радости: его любимая дивинация оправдала себя более, чем можно было ожидать. У нескольких разных вопросов в самом деле был один-единственный ответ.

У. Джильберт далеко не без оснований пишет, что «кровь, огонь и пламя были для простонародья лишь привычными атрибутами повседневной жизни». Для брата Онофрио, который сам был из простонародья, такой «марсианский» удар был, что материнское молоко. Он сам был ярко выраженным «марсианским» типом, потому что родился под знаком Скорпиона, который, как известно, считается «ночным домом» Марса; сам же Марс в его гороскопе находился во Льве, в соединении с Ураном и в три гоне с Солнцем, Юпитер же составлял тригон к Сатурну в шестом доме, который отвечает за «тайные дела», т. е. в том числе за Магику. Столь удачные сочетания Марса с другими планетами в одном гороскопе встречаются, наверное, не чаще, чем раз в тысячу лет. Кроме того, вышло так, что он принадлежал к шестой ступени ордена (Старший Адепт), которая как раз посвящена Марсу; так что Артуэйту и его компаньонам очень не повезло в том отношении, что они нечаянно избрали целью удара ту область, в которой он был всего сильнее. Инвокация (вызывание) Марса есть не что иное как становление связи с теми структурами Природы, которые архетипически считаются «марсианскими». А дальше уж как повезет, смотря кто окажется сильнее. Можно вспомнить анекдот о человеке, жаловавшемся на боли в животе, оттого что нечаянно проглотил лекарство, предназначавшееся лошади. На вопрос врача, как это могло случиться, он ответил:

— Мне сказали, что его надо положить в трубочку и вдуть лошади в глотку. Но она дунула первой!

Конечно, любой магический эксперимент таит в себе опасность, и можно лишь удивляться неувядающему бесстрашию экспериментатора, пускающегося во все новые авантюры; ибо за каждыми новыми вратами, куда он входит таким же новорожденным и нагим, как появился на свет, его ожидают страшные враги, о которых он ничего не знает. И единственным оправданием (и оружием!) ему служит не интеллект, а та осознанная воля, с которой он стремится расширить пределы царства Духа. Ибо даже самый черный из магов, как Дуглас, или самый тупой, как Артуэйт, стоят по своему развитию много выше обыкновенного буржуа, не отрывающего взгляда от земли, чтобы не проглядеть в грязи куска золота.

Итак, поняв, зачем Гейтс взобрался на колокольню, брат Онофрио понял все. Марсианские символы стали на свои места, не хватало только удара молнии. Он не собирался вызывать грозу, что было бы оправданно, если бы Гейтс был обыкновенным человеком, способным воспринимать лишь грубые воздействия; нет, брат Онофрио уже знал, как отождествить башню колокольни с «Башней» на карте, не прибегая к так называемым «материальным» силам Природы (хотя Материя и есть Природа; впрочем, в нашем языке и без того достаточно каламбуров). Он отправился к себе в покои, извлек из колоды XVI аркан и положил на алтарь. Зажегши огонь на треножнике, он воскурил благовоние, именуемое «Драконья кровь», которое всегда держал наготове в маленькой железной курильнице. Затем надел на голову железную корону Марса, казавшуюся колючей из-за четырех украшавших ее пентаграмм, и взял в руки тяжелый меч, ростом с него самого, с обоюдоострым лезвием шириной не менее чем в пять дюймов у рукояти. Распевая то заклинания Марса, то древние военные гимны, то призывы к могучим божествам огня и грома — «И послал он стрелы свои, и разгромил их, и послал он молнии свои, и уничтожил их», — брат Онофрио начал Боевой Танец Змеи, ипвокационную пляску Марса. Кружась вокруг алтаря (и не забывая при этом кружиться вокруг себя), он постепенно отступал от него все дальше, следя за тем, чтобы его движение сохраняло форму раскручивающейся спирали. Дойдя до двери, он позволил «Змее» немного распрямиться и, продолжая движение, вышел в сад.

Гейтс все еще был на своем наблюдательном посту; он уже собрался уходить, но это новое явление на террасе задержало его. Именно о таких вещах и просил его докладывать Дуглас! Опершись на перила, он всматривался в танцующего мага, стараясь не упустить ни одной детали. На террасе брат Онофрио начал «скручивать» свою спираль, пока его танец не превратился в кружение на одном месте.

Тогда он приступил ко второй его части — Танцу Меча.

Медленно ступая ногами по линиям воображаемой пентаграммы, он постепенно ускорял движение, при каждом новом ускорении отпуская меч все дальше от своего тела, подобно тому, как противовесы паровой машины раскачиваются все сильнее с ростом давления и скорости.

Гейтс был увлечен этим зрелищем. Пляшущая фигура в красном, окруженная отблесками металла, завораживала его, представляясь каким-то волшебным спектаклем.

А танцующая фигура двигалась все быстрее, и стремительный меч уже казался ее сверкающим платьем; голос, крепший с каждым движением, взывал к недосягаемому; величию богов Грома.

Гейтс следил за танцором, раскрыв рот; танец этого человека многое открыл ему. Он ощутил ток первобытных космических энергий под флером суетного человеческого бытия, увидел опьяняющий блеск звезд в слепой пустоте Пространства. И тут — вдруг — брат Онофрио остановился как вкопанный; голос его оборвался Молчанием еще более страшным, чем слова; длинный меч замер в жуткой неподвижности, словно луч убийственного света, направленный прямо на колокольню.

Тут Гейтс наконец с ошеломляющей ясностью понял, что именно он был во всех смыслах целью этого танца; его мозг его начал лихорадочно работать. Неужели он дал загипнотизировать себя этим блеском металла? Но думать как следует он уже не мог. Свет вдруг померк перед его глазами. Машинально ухватившись покрепче за перила он медленно, точно во сне, перевалился через них пролетев добрую сотню футов, упал вниз головой прямо на мостовую.

Брат Онофрио на террасе замка начал новый танец-Танец Победы, и на этот раз его «марсианская спираль была исполнена торжества. Теперь в его пляске полись элементы, говорившие о радости любви — той мой любви, которая с начала времен встречала вернувшихся домой воинов.

Глава XIII О ХОДЕ ВЕЛИКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА И НЕМНОГО О НАШИХ ДРУЗЬЯХ, С КОТОРЫМИ МЫ РАССТАЛИСЬ В ПАРИЖЕ И НАЧАЛИ БЕСПОКОИТЬСЯ, ЧТО ОТ НИХ НЕТ ВЕСТЕЙ

В начале января Сирил Грей получил письмо от лорда Энтони Боулинга.

Любезнейший мистер Грей! — писал он. — Пусть наступивший год укрепит в Вас решимость вовремя отказываться от любых своих планов! Мой собственный план на сей момент — отказаться от любых своих добродетелей, чтобы, если мне доведется пасть, я опять вышел победителем! Морнингсайд поехал знакомить американцев со своим новым научным открытием. Оказывается, все преступления объясняются дыханием. По его статистике выходит, что:

а) все осужденные преступники виновны прежде всего в том, что не так дышат;

б) все обитатели приютов для умалишенных страдают тем же.

Но ведь все мы, бывает, неравно дышим по отношению к кому-то или чему-то, поэтому свободными от подозрений в преступных наклонностях или идиотизме можно очевидно считать лишь лиц, совершенно бездыханных. Так что с нами, дорогой друг, все ясно. Однако Морнингсайд пошел еще дальше. Он открыл, что дыхание сродни наркотику; проведя множества экспериментов с наркоманами, он убедился, что длительное лишение воздуха вызывает такие же ментальные и физические мучения, как лишение наркотика у привыкших к нему. Нет сомнения, что теперь американский Конгресс, пекущийся об искоренении пороков, не замедлит внести воздух в список сильнодействующих наркотиков, запрещенных законом Гаррисона. Для тех, кто питается одним воздухом, этот запрет будет, конечно, чувствительным ударом.

Недавно я видел сестру Кибелу. Она гуляла одна по Лондону, мечтая навестить своих шотландских друзей. Я попытался скрасить ее уныние тем, что пригласил к себе на обед, и мы провели весьма занятный сеанс с моим новым подопечным. Юношу зовут Роберт Блант, у него есть дух-наставник по имени Улу и еще тридцать восемь разных личностей, избравших его тело своим обиталищем; а еще он умеет не только подбрасывать карандаши, по и прилеплять их ко стенам. Я до сих пор надеюсь, что он не пользуется ни лаком, ни магнитом, ни тем и другим. Понемножку: если я ошибаюсь, это было бы очень досадно.

Махатхера Пханг пропал из поля зрения, вероятно, направившись к экватору, чтобы подправить наклон эклиптики. Что ж, ему виднее. Я верю ему: у этого человека есть нечто, чего нет у меня (а мне бы хотелось). Простак Саймон, как всегда, очень мил; вот только о моих подопечных он со мной разговаривать не желает: «Я видел слишком много чудес, чтобы в них верить", говорит он, повторяя слова одного знаменитого папы. На самом деле я тоже так считаю, только он вспомнил цитату первым. Каково его собственное отношение к чудесам, мне так и не удалось выяснить.