– Это ты о храмовниках говоришь? – спросил строгий Книгочей.
– Вы и об этом знаете? – удивленно протянул Птицелов. – С ними я был вынужден встретиться, когда они нам преградили дорогу. Иной раз в закрытые ворота лучше постучать посохом, чем с ходу тараном молотить.
– И что же, убедил? – презрительно пробормотал Лисовин. Яну показалось, что все это время бородач, слушая старшину, тихо чертыхался про себя.
Неприязнь друида не ускользнула от Птицелова, он усмехнулся краешками губ и неожиданно хищным движением ласки откусил добрый кусок зайчатины, Ян даже непроизвольно вздрогнул.
– Я умею находить веские доводы, – сказал Птицелов, недвижно глядя перед собой, потупив взор, и все вокруг словно заледенело. Только в костре тихо шипели серые угли, и за спиной друида шумно сопел оробевший Гвинпин.
Пять слов сказал старшина, но друидам послышались не обычная для молодых людей бравада и даже не холодный, трезвый расчет. За Птицеловом угадывалось дыхание иного мира со своими, отличными от этого законами, и совсем другие, чужие и незнакомые силы ворочались в его чреве, как в тесном гнезде клубятся черные лоснящиеся змеи, прекрасно знающие день и час своего выхода на свет. Мудрость подавляет нетерпение, но она никогда и не опаздывает. В глазах Птицелова читалось знание этого дня и часа, и окружающим стало не по себе. В этом человеке скрывалась иная натура: движения зрелого мужчины сочетались с холодным спокойствием глаз умудренного опытом и годами старика, помнящего о днях, когда он был молодым. Только Травник сохранял невозмутимость и молча смотрел, как ветерок раздувает над углями маленькое пламя. Коростель прилег сбоку от друидов, и ему хорошо было видно лицо старшины. Ян вдруг заметил, что челюсти Птицелова ритмично передвигаются, словно он что-то пережевывает. Опустив глаза, он увидел, что в руке, выглядывающей из-под полы плаща, зажата заячья кость. Старшина все это время потихоньку ел зайца. И вдруг Ян неожиданно для себя почувствовал, что его начинает разбирать приступ бешеного смеха, просто какая-то волна накатила. Смех неожиданно овладел всем его существом, засвербило в носу, как при чихании, и Ян оглушительно расхохотался.
Птицелов вздрогнул и тревожно посмотрел на парня. А тот хохотал и никак не мог остановиться, в промежутках между новыми взрывами силясь выдавить из себя отдельные бессвязные слова или фразы.
– Он… он жует мясо… всю дорогу, пока он… властелин мира, вы подумайте! И жует этого… худосочного кролика… грызет, как мышь… жует украдкой… а в это же время… вещает… вы видите сами, он жует… а меня… меня обманул… и убил! Он убил твоего старика, Травник… а ты тут сидишь спокойно… внимаешь! А он убил… ведь убил же… и меня обманул, и сидит тут перед вами, зайчика жует!
Ян неожиданно вскочил на ноги и, уставя на Птицелова палец, закричал хриплым, срывающимся голосом, как несправедливо обвиненный в воровстве деревенский мальчишка-оборвыш:
– Да ты сам волк, слышишь! Ты сам и есть этот волк, которого мне давеча показывал… Что же ты сидишь, Травник! Он же оборотень самый настоящий! Сидит тут, поучает, а сам втихомолку зайчиков пережевывает. Ты нелюдь, вот ты кто!
Збышек и Лисовин бросились к Яну, обхватили его за плечи, усадили на траву. Там Ян и остался сидеть, тихо вздрагивая и качая головой, сам как большой одуванчик на ветру. Март и бородач уселись по бокам и поддерживали его. Очень скоро Ян успокоился и, привалившись плечом к Лисовину, затих, полузакрыв глаза.
Травник в течение всего припадка не шелохнулся, он не сводил глаз с Птицелова. Тот никак не отреагировал внешне на гневные слова Дудки, только с жалостью и сочувствием смотрел на парня, а пальцы его вертели и перебирали злосчастную заячью косточку. Затем он перевел взгляд на Травника и небрежным жестом зашвырнул кость далеко в поле.
– Твой молодой спутник не очень готов к испытаниям, которые ему предстоят, если он и дальше будет водить с вами компанию. Ему бы дома сидеть, огород разводить, а не совать нос в дела нечеловеческие.
– Ошибаешься, зорз, – ответил друид, поигрывая желваками. – Он еще и в музыке искусен, насилу оторвешь его от музыкальных забав в минуты отдыха, особенно дудочка ему подвластна. Да ты, припоминаю, музыку не особенно жалуешь, верно?
Птицелов ответил ему откровенно злым взглядом и холодно пояснил:
– Я к ней равнодушен, мне более по душе искусство танца. Сожаление вызывают у меня те, кто не способен взвешивать свои силы и самонадеянно шагает в огонь. Не столько о твоем неразумном проводнике печалюсь я, сколько о тебе самом, друид. Вы зовете нас зорзами, мы же на самом деле именуемся «друды», что созвучно с вашей стезей. Но я не против и вашего слова, ведь на языке одного из местных народов «зорза» значит «заря». С нашим приходом на земле восходит новая заря, и она будет видна не только из ваших замков и крепостей, но и из лесных хижин и сельских хат. Нас примут все, и только от вас и вам подобных глупцов будет зависеть, не окрасится ли она в кровавый цвет.
– Если ты такой знаток местных наречий, Волынщик, ты должен знать, что на языке другого народа, живущего южнее этих лесов и рек, «зорза» означает «ржавчина». Кровь на воздухе запекается, и цвет ее – цвет ржавчины. Вы появились несколько лет назад, но это имя обогнало вас. Не правда ли, зорз, в этих краях дают меткие прозвища, и границы лесных стран не помеха, ведь птицу не удержишь, хотя твое имя и говорит о другом… – Травник невесело улыбнулся, но на его лбу предательски блеснула бисеринка пота.
– Твой старик тоже был мастер играть словами, видимо, он учил тебя этому ремеслу. Но где он сейчас, друид Камерон, сведущий во многих искусствах и посвященный в тайные и сокрытые знания? Защитили они его душу, его правду, жизнь, наконец? Нет, он и после смерти останется чудаком, одиночкой, а то и отступником, переметнувшимся в черный лагерь. Ведь многие из ваших удельных властителей всерьез считают себя светлыми государями, как бабочки-корольки, порхающие в березовых рощах. А их соперники, враги, видите ли, черные, словно в смоле вымазались. То, что дозволено себе, всегда хорошо, даже злодеяния можно объявить необходимой или вынужденной мерой, но те же действия соперников именуют чудовищными преступлениями и происками чернокнижников и колдунов. Почему тогда нет слова «белокнижник»? Может быть, потому, что разноцветной магии не существует, а есть только одна, которую исповедуют и те, и другие? Вы просто очерняете других, особенно когда не можете обелить себя. И это служители справедливости, поборники добра? Кто вам дал право присваивать себе благие помыслы и наделять других злом только потому, что их планы расходятся с вашими устремлениями? Не много ли взваливаете на себя, ответчики за судьбы мира?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});