Сидящие у огня не двинулись с места, только дремавший человек приподнялся и иронически взглянул на друидов. В нем Ян сразу узнал старшину, которого Гвинпин называл Птицеловом. Его спутники были в прежних одеждах, видимо, они пришли сюда не так давно – костер еще горел, а угли, на которых пеклись два насаженных на вертела кролика, еще только набирали силу. Наступила тишина.
«Кто из них первый начнет?» – промелькнула в голове Яна непрошеная, какая-то ненужная мысль, как будто действительно имело какое-то значение то, кто из них первым перейдет в наступление. Молчаливая дуэль длилась несколько минут, только потрескивали ветки в костре.
– Ты хотел с нами говорить, Волынщик, – негромко промолвил Травник, глядя на улыбающегося старшину сверху вниз.
– А ты думаешь, что это я? – спросил Птицелов, и в его голосе слышалась едва заметная хрипотца.
– Так говорят пастухи и охотники, так рассказывают и старики, и дети, – ответил Травник, внимательно оглядывая сидящих у костра.
– Ошибаешься, друид, – возразил Птицелов. – Волынщик – это легенда, Волынщик – миф, который придумали неграмотные и невежественные люди. Каждая сказка, даже самая добрая, рано или поздно обрастает страшными подробностями. Так и Волынщик: тихий странник бродит по лесам, жжет костры и подыгрывает ветру, но кто-то обязательно награждает его в своих рассказах железным сердцем и стальными когтями, которыми тот режет и людей, и зверей в холодных осенних лесах. Ты-то ведь знаешь, друид, что это не так?
С минуту Травник смотрел на старшину, и Ян еще раз подивился выдержке своего спутника, хладнокровно внимающего злейшему врагу.
– Ты убил моего учителя, – просто сказал Травник. – Я знаю, что ты привел его к смерти, но перед этим пытался поработить его душу. Что ты на это скажешь, Волынщик?
Очевидно, старшина ждал от друида иной реакции, потому что взглянул на Травника с интересом.
– Мы все убиваем своих учителей, лесной Служитель, рано или поздно. Мы убиваем их в себе, мы мстим им за то, что они когда-то в свою очередь поработили наши души, пусть даже из лучших побуждений. Но кто знает, каковы они – лучшие побуждения? Порой обман идет во благо, а еще покойнее – благословенное незнание.
Травник не изменился в лице, и лишь ноги его словно вросли в землю. Март с тревогой переводил взор с Травника на Птицелова, а Гвинпин спрятался за кряжистой фигурой Лисовина, испуганно поглядывая из-за его спины на своих бывших хозяев, не обращавших на куклу никакого внимания.
– Ты можешь думать и говорить все, что хочешь, сегодня это еще в твоей власти, – почти прошептал Травник. – Но завтра я уже не буду разговаривать с тобой, хотя и буду искать встречи…
– Ну что ж… тогда и ты послушай меня, друид. Тем более что и твое время не бесконечно, песок уже отправился вниз. Ты не соперник мне в этих краях, и все же выслушай, я хочу предостеречь тебя от необдуманных поступков.
На мгновение глаза Птицелова сверкнули, с его лица стерлось выражение ироничного превосходства, и Яну почудилось в облике старшины что-то нечеловеческое, он даже сделал шаг назад. Старшина заметил это движение и проницательно усмехнулся, после чего вновь перевел взгляд на Травника.
– Садись, друид, навоеваться мы еще успеем. По правде говоря, я уже давно зарекся убеждать вашего брата, вы служите чему угодно, но только не здравому смыслу. Я почувствовал сразу, когда ты взял наш след, но сначала приглядывался, пока не понял, что это именно ты. Да и кому еще дело нынче до сгинувшего старика, да еще и вступившего в сговор с побежденным врагом!
Птицелов саркастически всплеснул руками и возвел очи долу.
– Воистину не Птицеловом тебе бы ходить, шутовской колпак лицедея тебе сподобился бы более, – пробормотал Травник, усаживаясь на траву. Следом за ним опустились в одуванчиковое море и остальные друиды, причем Гвинпин опять поспешил спрятаться за широкой спиной своего рыжего приятеля.
Ян прилег, подложив под руку дорожную котомку, ему хорошо были видны лица Травника и Птицелова. Спутник старшины, которого, как помнил Ян, звали Старик, снял с вертела одного зайца, разломил пополам и предложил друидам. Никто из лесных служителей не шелохнулся, и Старик, пожав плечами, бросил тушку длиннорукому приземистому Коротышке. Тот принялся быстро и ловко разрезать мясо, движения остро отточенного ножа завораживали, притягивали к себе. Покончив с разделкой, он раздал по куску товарищам, а сухопарый, как жердь, Кукольник достал из мешка хлеб. Снегирь и Книгочей едва заметно переглянулись, и Ян сообразил: караваи были из деревни, в которой они были день назад, ноздреватые, с заостренной корочкой по краям.
– А ты тоже носишь маску, друид, – заметил Птицелов. – Я помню тебя еще в Аукмере, когда старик держал речь перед королями. Надо заметить, распинался он зря. После всякой победы общее дело сразу разбивается на кучу маленьких, как вода, пролитая на стол, растекается в разные стороны; остается только лужица, да и она скоро высохнет на солнце, а еще лучше – на ветру. Каждый знает, что делать в поражении, во всяком случае, он делает свой выбор: борется, лавирует, на худой конец – идет ко дну или плывет, как дерьмо по течению. Но что делать с победой, когда ты хозяин положения, все на тебя смотрят снизу вверх, ждут приказаний, раболепствуют? А ты все машешь мечом по инерции и лихорадочно соображаешь, что же тебе теперь делать со своей победой, теперь, когда уже не с кем бороться?
Твой старик знал, что нужно было делать. Если ты одержал победу, о ней нужно сразу же забыть – только так ты сможешь спокойно жить дальше. Вы разбили свой мир на части, раскрасили в разные цвета. Вам и в голову не может прийти, что мир не ваш по одной простой причине – он не может принадлежать кому-то одному, он сам по себе. Вы живете прошлыми победами над собой и себе подобными, и вдруг утром вас будит некто и говорит: пора освобождать место, вы тут, судари, засиделись! Не каждый способен трезво взвесить свои силы, тут немалая мудрость нужна.
– Это ты о храмовниках говоришь? – спросил строгий Книгочей.
– Вы и об этом знаете? – удивленно протянул Птицелов. – С ними я был вынужден встретиться, когда они нам преградили дорогу. Иной раз в закрытые ворота лучше постучать посохом, чем с ходу тараном молотить.
– И что же, убедил? – презрительно пробормотал Лисовин. Яну показалось, что все это время бородач, слушая старшину, тихо чертыхался про себя.
Неприязнь друида не ускользнула от Птицелова, он усмехнулся краешками губ и неожиданно хищным движением ласки откусил добрый кусок зайчатины, Ян даже непроизвольно вздрогнул.
– Я умею находить веские доводы, – сказал Птицелов, недвижно глядя перед собой, потупив взор, и все вокруг словно заледенело. Только в костре тихо шипели серые угли, и за спиной друида шумно сопел оробевший Гвинпин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});