какие – таскать не перетаскать!
Но Павел знал, с кем имеет дело, а потому приготовил подношение – бутылку водки. Да не гамырки китайской, а настоящей казёнки, запечатанной сургучом.
Финоген был сражён – это Черных заметил по сверкнувшему из-под нависших седых бровей взгляду. Видать, артельщик давно не лакомился «Амурской очищенной»; трезвенником он, конечно, не был, как и все грузчики, но копеечку зря не тратил, разводил китайский гаоляновый спирт, дешёвый и вонючий, как портянка, однако шибающий в голову будь здоров.
– Ну, коли так, – проворчал артельщик для виду, принимая подношение, – погуляй малость. Из-за ентой колготни маньжурской пароходы, сам знашь, только с верховья приходят. Обойдёмся, поди, и без тебя.
Вечером того же дня Павел подкараулил Еленку, когда та возвращалась от Цзинь. Но, к недовольству парня, в сопровождении Сяосуна.
Тёплые сумерки уже стелились над землёй, и Цзинь попросила брата проводить подружку до дома. Мальчишка и сам с радостью бы это сделал – очень уж нравилась ему Еленка, – но стеснялся, и просьбу сестры воспринял чуть ли не с восторгом. Однако Цзинь охладила его пыл.
– Будешь возвращаться, – сказала она по-китайски, – веди себя тихо. Случается, наших бьют. Если кто прицепится, лучше убегай.
– Может, ему лучше не ходить? – вмешалась Фанфан. – Елена большая, сама дойдёт. Её-то никто не тронет.
– Нет, мама, – твёрдо заявил Сяосун. – Сейчас много пьяных русских. Одну Елену могут обидеть, а вдвоём отобьёмся, – закончил он с такой улыбкой, что сестра и мать рассмеялись.
Елена ничего не поняла, но провожание мальчишки приняла с удовольствием.
Они шли, перебрасываясь мало что значащими фразами, причём, не сговариваясь, ни словом не поминали об опасности, нависшей над городом.
На улице густели сумерки, торопясь перейти в ночную темноту. Молодой месяц, почти весь день незаметно кравшийся по небу, давно скрылся за холмом на западной окраине.
Неожиданно из глубокой темноты, скопившейся под развесистой черёмухой, выступила широкоплечая фигура. Сяосун мгновенно принял боевую стойку, заслоняя Еленку.
– Пшёл домой, ванька! – цыкнула фигура.
Ваньками многие русские называли китайцев. И Сяосун, и Еленка узнали в фигуре Пашку Черныха. Парнишка не пошевелился. Еленка тронула его за плечо, успокаивая, и обратилась к парню:
– Тебе чё надо?
– Побалакать хочу.
– Побалакать и днём можно.
– Можно, – согласился Пашка на удивление мирно. – Однако днём я на пристани с груза́ми мантулил, а ты весь вечер у косоглазых барничала.
– За косоглазых ответишь, – сказал Сяосун и снова напрягся.
– Не хочу я с тобой балакать, с матюжинником[24], – заявила Еленка. – Сяосун, мы уже пришли, беги домой.
– Но он тебя… – начал было возражать парнишка.
– Беги, беги, ничё он мне не сделает. А попробует – деда кликну лихоматом, он ему мотыли-то выдернет.
– Да ладно вам, – снова вполне мирно сказал Пашка. – Беги, инжиган. Я и верно побалакать хочу, просто, без лихоты[25].
– Говори при мне, – упёрся Сяосун. – Я не козлёнок.
– Лады, не инжиган. Однако разговор не для твоих ушей.
– Беги, Сяосун, – повторила Еленка. Ей и самой стало интересно, о чём так настойчиво хочет говорить Пашка.
Сяосун неохотно отступил на пару шагов, повернулся и медленно пошёл, то и дело оглядываясь.
Пашка и Еленка проводили его взглядами и враз повернули головы друг к другу. И засмеялись этой одновременности. Еленка – звонко, Пашка – грубовато, с придыханием.
Сяосун услышал, но не оглянулся – решил, что смеются над ним, и заплакал. «Ты ещё меня узнаешь», – шептал он, размазывая злые слёзы по щекам, но злость его была нацелена не на Еленку.
– Ну и чё те надо? – отсмеявшись, спросила девушка.
– Айда завтре на Зею купаться? У меня там лодка, переправимся на пески, побалуемся.
– Ишь ты какой – побалуемся! Тятя али дед узнают – будет нам баловство! Тебя не больно-то жалуют.
– А ты не говори, что со мной. Скажи – с подружками, мол.
– Боязно…
– Не бойся. Я буду ждать на берегу. – Пашка взял Еленку за плечи, притянул, но она отстранилась.
– Пусти, мне домой надо. Маманя ругать будет.
Пашка чмокнул в щёку и отпустил. Она отступила, пятясь.
– Не забудь, я ждать буду.
В ответ донёсся только смех.
22
– Чтоб к обеду вернулась! – строго сказала Арина Григорьевна.
– Ты чё, маманя, в обед самое купанье. Я лучше с собой чего-нито возьму. До заката вернусь.
Еленка завернула в чистую тряпицу порезанный кусок вяленой кабанятины, пучок зелёного лука, два варёных яйца и здоровый кусман аржанины; на запивку взяла бутылку молока. Сложила всё в плетёный из лыка кузовок-бездомник и помчалась по Соборной улице к Зее.
Пашкину лодку она нашла гораздо выше перевоза. Паром стоял у благовещенского берега; возле будки паромщика Федота топтались несколько мужиков, курили, пересмеивались, видно, не торопились на другую сторону.
Лодка стояла на приколе в ряду таких же двухвёсельных яликов. Сам хозяин сидел на корме разутый и болтал в воде ногами. А поблизости никого не было. И на том берегу – тоже. Это показалось Еленке странным: чтоб в такое утро, когда ещё не очень жарко, зейский берег пустовал – это ж просто невероятно! Не Пашка же всех разогнал, чтоб не мешали. Еленке это показалось до того смешно, что она не сдержалась и прыснула в кулачок.
Пашка мгновенно повернулся, потерял равновесие и бултыхнулся в воду.
Тут уже Еленка захохотала в полный голос, приседая и показывая пальцем на вылезающего из воды парня. Волна оплеснула берег. Серая глина стала скользкой, босые ноги Черныха поехали в стороны, и он едва не упал.
От обиды, злости и растерянности Пашка выругался. Крепко, как артельщик Финоген.
Еленка мгновенно перестала смеяться и сказала резко, категорично:
– Ещё раз такое услышу, водиться с тобой не буду.
– Ой, испужала! Скажешь, ваши мужики никогда не матюжинятся.
– Ни разу не слышала. А ежели ты будешь, то я лучше уйду. Прямо щас и уйду.
Еленка повернулась и даже шагнула, но Пашка дотянулся и схватил её за плечи:
– Постой! Не буду я матюжиниться. Ну, при тебе не буду. На пристани-то без мата вроде бы и работа тяжельше, и груз неподъёмней…
– Мы щас не на пристани.
– Ну я же сказал, при тебе не буду. Не уходи.
Он так же и держал её за плечи, а говорил в самое ухо, щекоча его губами. Еленке снова стало смешно, однако она не подала виду. Повернулась, высвобождаясь, и строго сказала:
– И долго мы тут балаболить будем? Время к обеду, а мы даже в лодку не сели.
– Так садись, садись, – заспешил Павел. Подал девушке руку, проводил в лодку. – Проходи