Читать интересную книгу Мифология «голодомора» - Елена Прудникова

Нет, существовали, конечно, и поместья, и латифундии, являвшиеся относительно культурными хозяйствами — с косилками-молотилками, а порой и с агрономом, — но мало их было. По состоянию на 1905 год, крупные помещичьи хозяйства имели 41 млн десятин земли, а крестьянские — 161 млн: получается не более 20 %, если судить по земле, а в реальности, с учетом аренды, и того меньше.

И, что еще хуже, ставка на помещика хоть и обогатила Россию самозваным статусом «кормилицы Европы», но главной своей задачи не выполнила. Поскольку главная проблема англо-саксонского варианта реформ — когда создают условия для капиталистической конкуренции и пускают процесс на самотек — не в том, как поставить крупное капиталистическое хозяйство, а в том, куда девать аутсайдеров. Без малого полвека спустя, в 1906 году, группа московских миллионеров, выступивших в поддержку столыпинской реформы, заявила:

«Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Да, конечно — но тут на передний план выступает проблема количества, которое самым непосредственным образом влияет на качество, вплоть до полного распыления. Если «слабеньких да нытиков», скажем, процентов пять населения, и они скитаются по дорогам — то можно поступить, как в Англии: принять закон о бродяжничестве и отправлять разорившихся крестьян либо в петлю, либо в колонии, если они не желают тихо умереть с голоду. Но в России такой сценарий не прокатывал — аутсайдеров было не пять процентов, а как бы не все пятьдесят, и они не бродили по дорогам разрозненно, как некие «человеческие молекулы», а сидели по деревням, объединившись в общины. Сельское общество же для земледелия губительно, но зато в социальном плане — страшная сила…

Двор среднестатистический

Итак, нескольким десяткам тысяч помещичьих хозяйств противостояло десятимиллионное море крестьянских дворов, объединявшее 55 миллионов человек. Что собой представляла эта молекула аграрного сектора в первые двадцать лет после реформы?

Согласно переписи населения 1857–1859 годов, население России составляло 62,5 млн человек. Из них в крепостной зависимости у помещиков находилось 23,1 млн. 6,5 % этого числа, или 1,5 млн, составляли дворовые, которых освобождали вообще без средств к существованию. Остальные получали наделы земли, как правило, остававшиеся в общинной собственности. Несколько позже власти освободили и государственных крестьян — не упустив случая взять выкуп и с них.

Насколько велик надел, приходившийся на один крестьянский двор?

Если вспомнить, что к 1882 году было выкуплено крестьянами в собственность 47 735 душевых наделов (178 тыс. десятин), а к 1887 году — 101 413 наделов (394 504 десятины), то, совершив простые арифметические действия, мы получим, что размер одного душевого надела — 3,7–3,8 десятины. Правда, есть один момент: не только в разных губерниях, но и в разных поместьях наделы бывали разные — где-то четыре, а где-то и одна десятина. Ясно, что выкупали землю самые богатые крестьяне, т. е. те, у которых и при крепостном праве ее было много.

Далее. По данным тайного советника В. Ф. де Ливрона, издавшего в 1874 году эпохальный труд «Статистическое обозрение Российской империи»[104], в 1874 году в империи проживало 81 745 тыс. человек. Из них в Европейской России (без Польши и Финляндии) — 63 658 тысяч. 63 840 тысяч (78 %) жителей России относились к так называемым сельским сословиям, т. е. крестьянам. В Европейской России их был 81 %, или около 52 млн человек. Правда, крестьяне могли проживать и в городах, а дворяне, представители духовенства, военные — в деревнях. Сельское население Европейской части России также составляло 57 млн человек. В конце концов, нам важны не точные цифры, а оценка, так что примем за число крестьян Европейской России, для удобства подсчета, 54 млн человек и на этом успокоимся.

Из того же де Ливрона мы узнаем, что в Европейской России было 88,9 млн десятин пахотной земли и 52 млн десятин сенокосов. При самом грубом подсчете, допустив, что помещики еще свое хозяйство не распродали и им принадлежит половина всех земель, мы получим, что на одного крестьянина мужского пола приходится 1,6 дес. пахоты и чуть менее десятины лугов. В среднем.

Теперь посмотрим, как вел хозяйство и какие получал урожаи такой вот среднестатистический двор.

Как пишет де Ливрон, «способы пользования землей, встречающиеся в России, относятся к следующим четырем главным видам хозяйства: 1) подсечное, или огневое хозяйство; 2) переложная система; 3) система трехпольная и 4) система плодосменная».

Бог ты мой! Оказывается, в Российской империи в самый разгар промышленной революции еще существовало древнеславянское подсечно-огневое земледелие! Впрочем, оно, как и переложное (когда землю возделывают до истощения почвы, а потом оставляют на несколько лет) — осталось лишь по глухим окраинам, где было много леса или степей. Плодосменная, когда земля последовательно засевается не только хлебом, но бобовыми и корнеплодами, или травопольная, когда хлеб чередуется с кормовыми травами, — эти способы существовали лишь в самых передовых хозяйствах и, по преимуществу, там и оставались до самой коллективизации. Основной же системой земледелия России было старое доброе (точнее, недоброе) трехполье: земля засевалась в один год озимым хлебом, другой год — яровым, а третий оставалась под паром: ее обрабатывали и унавоживали, но не засевали. Де Ливрон, впрочем, полон радужных надежд:

«Возникнув вместе с крепостным правом, эта система и держалась до сих пор благодаря преимущественно крепостному праву и недостатку знания. С уничтожением же крепостного права эта система неминуемо будет оставлена».

Мечты, мечты, где ваша сладость?! В середине 20-х годов в большинстве крестьянских хозяйств основной системой по-прежнему оставалось трехполье! Да и откуда бы прибавилось знаний? Помещики не рвались их приобретать по причине отсутствия интереса к сельскому хозяйству, а крестьяне не могли. В 1880-х годах грамотных по 22 уездам Центральной России насчитывалось около 10 %, причем подавляющее большинство в объеме начальной школы. И как они стали бы читать сельскохозяйственную литературу?

«Главное требование трехпольной системы, — продолжает де Ливрон, — заключается в том, чтобы было достаточное количество скота для удобрения полей, а следовательно и достаточное количество лугов для прокормления скота. Для этого на каждую десятину пахоты нужно иметь до трех десятин луга…»

А у нас сколько? 52 поделить на 88… 0,6 десятины!

«…при том 1 десятина луга должна прокормить до 2-х штук крупного рогатого скота и при всем этом на каждую десятину пара приходится менее 1 штук скота, тогда как для полного удобрения необходимо вдесятеро больше. Поэтому крестьянский скот питается зимою большей частью соломою, а поля часто вовсе не удобряются, а весь навоз свозится на конопляники и огороды…»

Так вот откуда взялась та «порча лугов», о которой писали дореформенные аграрники, жалуясь, как нелепо и бестолково губят луга в Центральной России.

«Огромный ущерб луговодству центральной России наносила традиционная крестьянская практика выпаса скота на лугах, производимая отнюдь не с целью их удобрения, а лишь для прокормления домашних рабочих животных. В результате весною луга нередко вытравливались до такой степени, что трава так и не успевала подрасти ко времени сенокоса. Научные же рекомендации российских и зарубежных специалистов, направленные на сбережение лугов нечерноземной полосы, при этом полностью игнорировались, а луга подвергались потраве нередко до июня. Подобная „порча лугов“ наблюдалась в регионе почти повсеместно. Последствия столь неразумного хозяйствования, разумеется, были вполне предсказуемы: зимой скот сильно страдал от недостатка сена, которое предназначалось в основном лошадям и овцам; коровам же доставалась лишь осока да солома. Нередко весь рабочий скот кормился исключительно ржаной соломой и соломой яровых хлебов, а сено крестьянин был вынужден продавать, чтобы получить деньги для уплаты повинностей»[105].

Можно подумать, крестьянин не знает всего этого и без научных рекомендаций! Однако что делать, если земля разверстана так, что, как говорили крестьяне, «куренка некуда выпустить»? Оно конечно, хорошо бы дать траве набрать силу — а где скот пасти? Кормов нет, полуживая скотина едва до первой травы дотянула, а ей ведь работать! Чтобы разомкнуть заколдованный круг, надо либо иметь лишние выпасы, либо лишние корма — ни того, ни другого у крестьян не было, а без них — как перейти от «неразумного» хозяйствования к «разумному»?