Он сделал шаг — лицо исказилось, но он сделал еще шаг, маленький, потом еще и еще — далеко ли было до решетки! Потом поднял руки, к каждой из которых словно гири пудовые были привязаны, и взялся за прутья. И закричал, запрокидывая голову, падая на колени, но не выпуская решетки. Вломились гвардейцы, засуетились возле клетки, забыв о технике безопасности, один начал разжимать его пальцы, а второй принялся отталкивать тем же гибким длинным шестом, и прошло несколько бесконечных минут, прежде чем им это удалось. Гарвин рухнул на пол и долго не шевелился. Гвардейцы ломанулись к Лене, и тут она обнаружила, что сидит на полу без сил, полная ужаса — Гарвин, сдерживавший даже стоны, когда иссушающий огонь сжег ему не только плоть, но и легкие, кричал от боли. Или от чего-то еще более страшного. Гвардейцы напоили ее водой, попытались увести, но Лена вырвалась, аж ногой топнула на них, и подошла к клетке. И тоже взялась за прутья. И ровным счетом ничего не почувствовала. Гарвин, не обращая внимания на то, что выглядит не лучшим образом, на карачках дополз до своей лежанки и упал лицом вниз и повернулся только через несколько минут. Он постарел на сто лет и похудел на десять килограммов. Глаза совсем потеряли цвет на фоне черных кругов вокруг, нос словно вытянулся и заострился, а щеки запали.
— Эта штука высасывает магию, — еле слышно произнес он. — Хуже иссушающего огня. Хуже самой смерти. Поверь. Я знаю, какова смерть. Уходи и не возвращайся больше никогда, если не хочешь увидеть это еще раз. Уведите ее, гвардейцы. Хоть бы и силой. Не проклянет она вас. Она настоящая Светлая. Прощай, Приносящая надежду.
Он повернулся на другой бок и свернулся калачиком, вызывающе демонстрируя зад. Гвардеец робко потрогал Лену за локоть:
— Пойдем, Светлая. Пожалуйста. — И шепотом: — Ты лучше потом придешь на него посмотреть, тихонечко, он не узнает.
— Узнаю, — буркнул Гарвин, — очень даже узнаю. Так что приходи, если хочешь, чтобы я опять за прутья взялся.
Лена позволила себя увести, и поддерживать позволила, потому что колени подгибались. Шут, нервно покусывавший губы, бросился к ней, обнял, наплевав на посторонних, и так и повел, не выпуская. До комнаты Лена еще терпела, а там уже выложила все друзьям, перемежая рассказ всхлипываниями и взревыванием, и к черту дурное влияние слез Странницы на благополучие страны. Милит совсем понурился, даже ростом стал меньше, а Маркус выругался так витиевато, что Лена даже перестала плакать.
— Это общий закон, — глухо сказал Милит. — Не только здесь. И в Трехмирье.
— Показатель! — фыркнул Маркус.
— И у эльфов Трехмирья, — поправился Милит. — Вокруг некроманта смыкали кольцо и… Он и так уж сколько лет… Мы просто понимали, что причина у него… И Владыка… даже совет не собирал…
— Причина у него! — взорвался Маркус. — Я-то думал, хоть эльфы мудрые, способны слов не бояться. Ну и некромант он — и что? сколько мы рядом прошли, а? что некромантского он совершил за столько вот лет?
— Ты эльфа забыл? — еще тише произнес Милит.
— Я даже помог, пока ты чистоплюйствовал. Потому что вы с вашим дурацким принципом не убивать своих его бы помиловали, будто мало он сделал!
— Есть вещи похуже смерти, — пожал плечами Милит. — К тому же Владыка мог передать его королю.
Маркус стукнул кулаком по столу и заорал:
— Похуже, может, и есть, да необратима только смерть! И пусть бы Родаг его повесил — Гарвина бы все равно не было!
— Не кричи. Мне не меньше твоего больно. Только ничего мы поделать не можем. Всё против нас. И все…
— А ты и не пытался. Как же — тебе Владыка сказал, что так надо, и все, ты вполне удовлетворен. А мне, знаешь, этого мало. Вот Крон — настоящий некромант, ты б видел, что он с шутом делал просто удовольствия ради, он у Делиены кровь хотел взять для всяких своих опытов. А эльф Гарвин, ненавидящий людей как расу, меня, человека, собой закрыл. Очень некромантский поступок, надо думать?
— Никто не знает…
— Хватит вам, — попросил шут, так и не выпустивший Лену из рук. — Не спорь, Милит. Очевидно же, что мы за столько лет не видели в Гарвине ничего некромантского. Конечно, никто не знает, что это, как это, чем может обернуться в будущем… Поэтому надо его на всякий случай запереть… превентивно. А вдруг лет через триста он вдруг да проявит свою гнусную сущность. А вдруг да магия возьмет над ним верх. Непостижимо: маги, боящиеся магии.
— Конечно, — даже удивился Милит. — Магия хороша, пока ты можешь ее контролировать. Ты никогда не видел, что может сотворить, например, сумасшедший маг? Когда магия возьмет верх над магом такой силы, как Гарвин…
— Когда? Что, уже бывало такое? Ну-ка, расскажи, — заинтересовался Маркус. Милит еще ниже повесил голову, и Маркус смягчился. — Ты так и не понял, что Гарвин совсем другой уже?
— Ты все же…
— Ага, я все же. Я спутник Делиены и так далее. Только все равно я — человек. Прежде всего человек. Мне, знаешь, случалось, уже спасали жизнь, только вот не эльф, который людей ненавидит.
— Никого он уже не ненавидит, — рассудительно сказал шут. — Его ненависть осталась в Трехмирье. Вместе с некромантией. Знаешь, Милит, если бы я умел, если бы смог, я бы ему там весь этот ваш круг нарисовал, и эльфа бы притащил, и уложил бы куда следует… Ты пойми, никто тебя не осуждает. Мы с Маркусом не маги, потому и рассуждаем иначе. А ты с детства привык, что некромант — это ужас что. Я тоже вообще-то привык… Только ведь и правда Гарвин не Крон.
— Ну а что мы можем сделать? Они Аиллену-то слушать не хотят…
— Расслабились, — зло бросил Маркус. — Попривыкли, что она эту землю любит. Уйти к черту, Делиена, и не возвращаться.
Шут приподнял бровь:
— И оставить Гарвина? Ты полагаешь, она сможет уйти?
— Не сможет. Будет сидеть в Сайбии и ждать… чего только ждать-то? Ладно, Делиена, ты не реви уж.
Лена все равно немножко еще поревела. Милит налил ей вина с пряностями и заставил выпить. Уже вторую кружку. Или третью. Хотят напоить, чтобы вырубилась совсем?
— Откуда они узнали? — тихонько спросил шут. Милит и Маркус озадаченно на него уставились. — Что глаза вылупили? Откуда в Гильдии вообще узнали, что Гарвин — некромант? Давайте порассуждаем. Кто знал?
— Да весь Тауларм, — махнул рукой Милит. Шут возразил:
— Все эльфы Тауларма. А я что-то не замечал, чтобы эльфы были склонны откровенничать с людьми. К тому же Владыка тоже знал, но молчал и людям не сообщал. Разве эльфы могли это истолковать не как руководство к действию? Владыка молчит — остальные тем более. Из людей знали мы и Карис. За Кариса ручаюсь — он не говорил. Зачем бы он молчал десять лет, чтоб на одиннадцатый признаться, что покрывал некроманта? Да он за это в соседней клетке бы оказался. Разве что Гару мог проболтаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});