Накануне войны за независимость западные земли Вашингтона, несмотря на все его старания, в основном остались незаселенными.
К 1775 году у Вашингтона было 25 тысяч гектаров в Вирджинии, Мэриленде, Пенсильвании и на западных территориях. Энергия, проявленная им в захвате земель, изумляет, как поражает болезненная приверженность к недвижимой собственности. В жизни он никогда не был скуп, охотно ссужал деньги и не настаивал на взыскании долгов, щедро помогал товарищам, воевавшим с ним. Но земли — святое дело! Здесь Вашингтон был беспощаден. В сделках с недвижимой собственностью он исчерпал ресурсы чести, отведенные джентльмену. Биографы-«ниспровергатели» почерпнули самые убийственные аргументы против Вашингтона именно из этого периода его жизни.
Они не сделали больших открытий, а повторили эпитеты «скряга», «сутяга» и иные, которыми щедро награждали плантатора имевшие несчастье столкнуться с ним на почве земельных сделок. Рвались даже узы воинской дружбы. Когда один из ветеранов, офицер Д. Мьюз (в свое время наставлявший молодого Джорджа в ратном деле), пожаловался на несправедливость, Вашингтон ответил посланием, рисующим его с деловой стороны: «Твое бесстыжее письмо мне передали вчера. Поскольку я не привык получать таких писем ни от кого, в том числе и от тебя, не выразив своего недовольства, рекомендую остеречься и не обращаться ко мне еще в том же духе. Хотя я понимаю, что ты писал пьяным, пьянство не оправдывает мерзости». Обозвав Мьюза «глупцом» и «мерзавцем», Вашингтон указал, что его не обделили (в этом он был прав), и закончил послание так: «Единственно, о чем я сожалею, что выступал от твоего имени — неблагодарной скотины».
Вашингтон не делал ничего, что выходило бы за рамки практики земельных спекулянтов того времени, но сами рамки были весьма растяжимы. Он опробовал до конца их эластичность и вследствие этого снискал не очень лестную славу жесткого и прижимистого дельца. Нельзя сказать, чтобы заработанная в поте лица своего репутация испортила в дальнейшем карьеру полководцу и политику. Показательно только одно — по завершении войны за независимость Вашингтон категорически отказался от какого-либо вознаграждения. Он доказал, что способен обуздывать не только порывы сердца, как было с Салли, но и алчность. Победил и ее. Конечно, с годами.
Если Вашингтон в спорах из-за земли считал возможным рвать долголетнюю дружбу, то нетрудно представить обуявший его гнев и ярость, когда в 1774 году английский парламент принял Квебекский акт. Продвижение границы провинции Квебек на юг закрыло для претензий Вирджинии территорию к северу и западу от Огайо. В Лондоне считали, что заселение долины Огайо не в интересах Британской империи — там будет производиться пшеница. Трудности транспортировки от атлантического побережья до Огайо приведут к тому, что поселенцы будут обеспечивать себя сами необходимым, а не покупать товары в Англии. Следовательно, развитие этого района не поведет к росту оборота английской торговли.
Квебекский акт расстроил еще один честолюбивый проект Вашингтона — расчистить русло Потомака и сделать реку судоходной дальше на запад. Он опасался, что в противном случае торговля пройдет через Пенсильванию, а Потомак, на берегу которого стоял Маунт-Вернон, останется в стороне от «торговли поднимающейся империи». Вашингтон основал компанию, внес на ее нужды 500 фунтов стерлингов. После решения английского парламента расчистка Потомака стала проблематичной. С кем торговать?
Вашингтон громко протестовал против земельной политики, проводившейся из далекой Англии. Но добился лишь того, что губернатор Вирджинии в марте 1775 года внезапно отказался признать за ним земли в районе Канауха. Причина: их нарезал-де неквалифицированный землемер. Пришло возмездие за оплошность — гласную оппозицию предначертаниям короны.
Он чувствовал себя обобранным до нитки. Не философские соображения касательно прелестей свободы, а голая экономическая заинтересованность сурово привела богатейшего плантатора в ряды противников метрополии.
***
Уроки, извлеченные из личного опыта сношений с Англией, закреплялись в зале ассамблеи колонии. Один из крупнейших американских историков XX века, Генри Стил Коммаджер, совершенно прав, указывая, что отцы-основатели «думали почти исключительно о политике», Вашингтон — единственное исключение. Когда происходили описываемые события, группа речистых молодых людей еще не достигла положения «отцов» ни по возрасту, ни по влиянию. Но они умели убеждать, особенно тех, чей жизненный опыт совпадал с развивавшимися или соблазнительными доктринами.
Вашингтон не был оратором. Т. Джефферсон вспоминал: «Я служил с генералом Вашингтоном в легислатуре Вирджинии до революции, а во время ее с д-ром Франклином в конгрессе. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них говорил больше десяти минут. Они брали на себя только важнейшие вопросы, зная, что второстепенные разъяснятся сами по себе». Земляк Вашингтона дополняет: «Он скромный, здравомыслящий человек, говорит мало, но действует хладнокровно, как епископ во время проповеди». Да, человек дела, уважающий труд других, включая произнесение пламенных речей, если они по делу.
На что пытались открыть глаза согражданам молодые американцы — юристы, сочинители памфлетов, в общем, люди с хорошо подвешенным языком и отточенным пером?
По завершении Семилетней войны Англия достигла вершины своего могущества. Империя была завоевана, оставалось упорядочить и централизовать ведение дел в ней в интересах метрополии. В Лондоне считали, что американские колонии должны захлебываться от чувств признательности за оказанное благодеяние — устранение французской и индейской угрозы. Английские политики, понятно, ожидали не слов, а благодарности звонкой монетой. Корона и парламент задумали добиться выполнения многочисленных уже принятых законов о таможенных сборах и ввести налоги. Государственный долг Англии за Семилетнюю войну удвоился, подготовленные налоги и сборы, даже взысканные во всем объеме, были бы ниже тех, которые платили подданные короля на Британских островах.
Разумное с точки зрения Англии колонистам представлялось началом конца. Красноречивые ораторы еще не успели оборониться от грядущих финансовых тягот, воззвав к свободе, как банкиры и купцы Новой Англии, плантаторы Вирджинии подвели баланс. Получился пассив.
В 1763 году для борьбы с контрабандой английский флот стал патрулировать атлантическое побережье. Контроль над морской торговлей всегда в принципе существовал, но раньше на нарушения смотрели сквозь пальцы. Больше того, прежние попытки английских властей рассматривались как покушение «на полную свободу нелегальной торговли», вызывая праведное негодование как колонистов, так и английских таможенников, живших в мире и согласии с контрабандистами, каковых было великое множество. Стороны сердечно относились друг к другу. Бостонская газета «Ньюзлетер» в некрологе на достойного сборщика пошлин его величества отметила его «величайший гуманизм», выражавшийся в том, что «он учтиво инструктировал капитанов кораблей, как избегать нарушения законов о торговле».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});