(Проходит за ограду.)
Пастор
(над могилой)
Душа теперь витает в небесах,И пуст, как шелуха, сей бренный прах,Покойника нам должно помянуть,Обозревая пройденный им путь.Был неумен и не имел достатка,К тому же был не храброго десятка,Не смел открыть суждения свои,И не был чтим в кругу своей семьи,И, приходя молиться в божий храм,Себя незваным чувствовал и там.Он, в Гудбрандской долине живший ране,Переселился мальчиком сюда.Вы ежели припомните, всегдаДержал он руку правую в кармане.Рука в кармане как бы составлялаОсобенность, в которой весь был он,Хотя бы замечали вы сначалаОтчаянно застенчивый поклон.Но хоть он жил как будто в тайникеМеж нас на положенье чужестранца,Как ни скрывал он, все могли дознаться:Четыре пальца было на руке.Однажды утром, много лет назад,Я в Лунде{33} был при воинском наборе.Велась война. Кругом стояло горе,И друг за другом беды шли подряд.Я в Лунде был. Я помню, мы сидим,Я, пристав, капитан и офицеры,И чуть не всей округи кавалерыИдут в солдаты, как пристало им.В присутствии полно было народу.От смачных шуток не было проходу.Вновь выкликают. Входит паренек.Он бел, как свежевыпавший снежок,Рука его обмотана тряпицей,Он весь трясется, словно по пятамЗа ним бегут, и плачет, хоть грозитсяС ним обойтись сурово капитан.Мы от него словечка добивались,Нашел он силу наконец в себеИ что-то лепетать стал о серпе,Обрезавшем ему случайно палец.И тишина настала в тот же миг,Лишь шепоток недобрый не затих.Был пострашнее каменного градаУпрек безмолвно брошенного взгляда.И тут, знававший горя через край,Встал капитан и вымолвил: «Ступай!»И он пошел. Все сдвинулись в сторонку.Пред ним образовалась пустота.Он побежал в родимые местаИ задыхался, словно бы вдогонкуЗа ним толпа взъяренная пустилась,А хижина его средь скал ютилась.Прошло полгода, он явился вдруг.При нем грудной ребенок, мать, невеста.Для своего участка взял он место,Где начинается общинный луг.И под венец пошел с невестой он,Едва лишь домик был сооружен.Он скудный свой возделывал надел.И, надобно сказать, в том преуспел.Ласкало взоры хлеба колошенье.Работали, хоть скрытен был и тих,Те девять пальцев за десятерых,Да все весной сгубило наводненье.Едва спаслись. Он начал все с начала,И к осени над домом был дымок.Теперь его жилище представлялоСобой вполне надежный уголокПри наводнении! Да все единоЕго сгубила снежная лавина.Но бодрость в бедняке не иссякала,Несчастная душа не поддалась,И, прежде чем снега покрыли скалы,Он выстроил жилище в третий раз.Трех сыновей он вырастил, бедняга,А школа там — далеко от села.Ходить учиться — надобна отвага:Тропинка по-над пропастью вела.Что ж делал он? Пускал вперед старшого,Веревкой привязав его к себе,И, чтобы риска не было большого,Он двух меньших нес на своем горбе.Шел год за годом. Сыновья росли.Отцу надежда виделась вдали.Три богача забыли в Новом Свете,Как шли в Норвегии когда-то в школу дети.Он недалеким был. И за порогомСвоих забот видал лишь мрак густой.Слова, что людям говорят о многом, —Все были для него что звук пустой.В словах «народ», «отечество» и «гений»Не видел он отчетливых значений.Однако он смиренен был всегда,Всю жизнь он помнил о своем обмане,Горела на лице печать стыда,И руку прятал он всегда в кармане.Он преступил закон своей страны?О да! Но что-то есть и над законом.Ведь и над тучами вознесеныОтроги, вздыбленные горным склоном.Плохой был гражданин. Сучок бесплодныйДля родины и церкви. Но ведь здесьОн был велик в работе ежегодной,В которой он самим собой был весь.Звук, шедший от него, был чист вполне,Хотя он не был за судьбу спокоен,Усни же с миром, бессловесный воин,В рядах крестьянства павший на войне.Творить свой суд над бренными сердцамиНегоже тем, кто прахом станут сами.Но говорю вам: я уверен в том,Что он пред божьим праведен судом.
Народ расходится. Пер Гюнт остается один.
Пер Гюнт
Как христианский дух-то хорош!О страхе, о гибели нет ни звука.Собой быть самим — в этом вся штука,И все, что пастор сказал, не ложь,А только нам, недостойным, наука.
(Глядя на могилу.)
Не этот ли парень отсек себе палец,Когда мы с ним в лесу повстречались?Как знать! Не стой я тут в стороне,Решил бы я, что речь обо мне,И мне наконец говорят наяву,Как праведно я и прекрасно живу.Ах, тем и хорош христианский обряд,Что все над могилой добро говорятО жизни, которую прожил покойный.Я был бы не прочь, чтобы пастор достойныйОткрыл, сколь светла моя жизнь и мудра:Но, правду сказать, о могиле пристойнойМечтать мне еще не настала пора.Как учат: «Не ищут добра от добра»,«Дню каждому злоба довлеет его»И «Плата могильщику — прежде всего».Да, церковь и впрямь нам дает утешенье.Я этого в толк все не брал до сих пор,Но радостно слышать кругом разговор,Вполне подтверждающий давнее мненье:Что сеял, то жнешь. Золотое сужденье!Итак, оставаться самим собойВо всем, даже в малости надо любой!Пускай мы счастливыми так и не стали,Зато соблюдали законы морали.Отправлюсь домой! Пусть и горя не счесть,И путь мой окажется вовсе бесплоден,Но старый Пер Гюнт будет тем, что он есть.Собой! Будет беден, но благороден.
(Уходит.)
_____
Горный склон с иссохшей рекой. Развалившаяся мельница. Все давно заброшено. Повыше, за мельницей, широкий двор, во дворе аукцион. Толпа. Пьянка и шум. На камне у мельницы сидит Пер Гюнт.
Пер Гюнт
Куда ни ступи, — что вперед, что назад,Внутри и снаружи и жмут и теснят,Точит вода, и все меньше сил.«В обход!» — не зря кривой говорил.
Человек в трауре
Осталось теперь одно барахло.
(Замечая Пера Гюнта.)
День добрый! Как много народу пришло!
Пер Гюнт
День добрый! У вас тут, гляжу, торжество.Крестины? А может, венчают кого?
Человек в трауре
Пир в честь возвращенья, сказать точней.Невеста лежит и кормит червей.
Пер Гюнт
А черви хватают, что поинтересней.
Человек в трауре
Приходит молчание вслед за песней.
Пер Гюнт
С детства мне этот закон известен:Конец одинаков у всех наших песен.
Двадцатилетний юноша
(с плавильным ковшом)
Гляньте, ребята, что я урвал:Пер Гюнт в нем пуговицы отливал.
Второй
Купил я кошель за одну монету.
Третий
Да тут ничего хорошего нету.
Пер Гюнт
Пер Гюнт? А кто он?
Человек в трауре
Были емуЗа кума кузнец, а она за куму.
Человек в сером
Меня-то хоть вспомнишь сквозь пьяный угар
Человек в трауре
А в Хэгстеде помнишь ты дверь в амбар?
Человек в сером
Не скажет никто, что ты привереда!
Человек в трауре